Дом дервиша
Шрифт:
Джан выдыхает. Оцепенение спадает. Маленький детектив знает, что нужно делать.
Джан выскакивает из «газового пузыря» и бежит вниз по лестнице навстречу родителям, которые спускаются за второй порцией пакетов. Шекуре сердито делает ему знаки. Джан открывает компьютер, падает на кровать, попискивая от злости на бесконечные окна загрузок. Так медленно! Ага. Еще несколько минут, которые тянутся вечно, и приложение открывается.
Ну же, шепчет Джан, склоняясь над экраном. Давай же. Ура!
Он останавливается, складывая руки в жесте, который заставляет Птицу вылететь из гнезда битботов. Обещай мне, что больше не будешь этим заниматься, просил господин Ферентину. Мы не детективы. Ты должен пообещать мне или больше сюда не придешь.
— Но я — единственный свидетель, — бормочет Джан, глядя на экран. — Если я ничего не сделаю, то никто не сделает. На меня вся надежда, господин Ферентину.
Он раскидывает руки в стороны, и битбот принимает форму птицы. Джан скрещивает большие пальцы и помахивает остальными, словно крыльями. Лети, Птица! И Птица взлетает над деревянными карнизами, огороженным садиком и маленьким тихим кладбищем дома дервиша. Белый фургон мог куда угодно свернуть с Киноварного переулка, и Птица изучает возможные варианты многочисленными глазами. Улица Бол Ахенк. Нет. Алчак Йокушу. Джан видит, как люди съезжают по крутой улице на мопедах. Отчаянные и опасные похитители рисковали бы фургоном. Нет. Вниз по проспекту Неджатибей. Вечернее движение, свет фар и уличных фонарей слепит, мимо проплывают горящие неоновым светом трамваи, трудно отличить белый фургон от других машин на огромной улице. Джан перенастраивает глаза Птицы и рассматривает проспект Неджатибей в максимальном приближении. Они должны быть здесь, должны ехать в этом направлении, к мостам. Но здесь так много белых фургонов! Ты даже представить себе не можешь, насколько их много, пока не попытаешься найти какой-то определенный. Ага, вот он! Пятая машина перед светофором. Птица скользит над очередью из автомобилей.
— Стань Крысой! — шепчет Джан и сжимает кулаки.
Птица взрывается целым дождем битботов, которые на расстоянии нескольких миллиметров от дороги превращаются в быструю и умную Крысу. Но зажигается зеленый свет, машины приходят в движение. Белый фургон уезжает прочь. Джан сосредоточенно пыхтит, заставляя Крысу маневрировать между убийственных шин и мопедов. Быстрее! Быстрее! Но белый фургон удаляется от него, хотя он бешено несется через поток такси и грузовиков. Силиконовые усы помогают увернуться от гильотины колес трамвая, Крыса бежит по рельсам за белым фургоном, пока рельсы не поворачивают в сторону. Между ним и фургоном две машины — нет, снова три. Джан высовывает язык. Каждый его нейрон сосредоточен на этом последнем раунде погони. Они уходят, уходят. И тут поток машин внезапно останавливается из-за одной из непредсказуемых стамбульских пробок, которые по непонятным причинам замораживают движение в целом квартале, а потом таким же непонятным образом сами собой рассасываются. Крыса ныряет под машины, несется между колес. Вот они! Остается меньше метра, когда поток снова ускоряется. Фургон движется. Уезжает от него. У Джана один-единственный шанс. Он с резким криком, который слышит даже через свои беруши, вскидывает руки вперед. Крыса прыгает, словно бы зависая в воздухе, а потом цепляется за номерной знак.
— Да! — кричит Джан, но магия на этом еще не кончилась. — Давай, малыш!
На проспекте Неджатибей от Крысы внезапно отделяется крошечный Крысенок, клон большого битбота, величиной с ноготь большого пальца, который цепляется к дверце белого фургона. Это приложение Джан скачал с форума любителей битботов, называется оно «Битбот мини-я». Джан попробовал его разок, как и большинство других приложений, показал друзьям, а потом забыл про него, поскольку не мог найти применения. Но сейчас перед ним задача, для которой приложений не пишут.
— Крыса, домой!
Крыс-папа отцепляется от фургона, превращается в мячик и катится обратно по проспекту Неджатибей, подпрыгивая между колесами и рычащими моторами, словно пустая пластиковая бутылка из-под колы. Давай. Джан снова соединил кулаки, в процессе прыжка Крыса перегруппировалась, ускользнула от колес автоцистерны и прыгнула в укрытие водосточного желоба.
— Хорошая Крыса, умница! — говорит Джан и переключает робота на режим «возвращение домой». Он медленно, но верно доберется до балкона Дуруканов на минимуме расхода энергии. Работа Крысы окончена. Теперь за дело берется Крысенок, и Джан открывает его окошко. Картинка с его крошечных камер искажена, но это по сути лишь аппарат слежения, так что Джану достаточно и этого. Крысенок проедет в фургоне весь путь до пункта назначения.
— Я знаю, где вы живете! — говорит Джан.
Дверь в спальню открывается. В светлом проеме стоит отец. Джан видит, как сердито сжаты его челюсти.
— Ты что тут делаешь? — удивленно спрашивает он. Джан притворяется, что не может прочитать по губам. Осман Дурукан закрывает дверь. Джан возвращается к компьютеру и открывает окошко, на котором отображается передвижение Крысенка. Фургон направляется к мосту Ататюрка.
— Теперь по моим правилам, — говорит маленький детектив.
Ты — икона Девы Марии, Матери Божьей, Богородицы. Миниатюрная и незавершенная, тебя творила рука, полная веры, но благочестия не хватило, чтобы сгладить недостаток умения. Твои руки нарисованы с трех разных перспектив, глаза широкие, но невыразительные, они отвернуты от мира. Лицо темное и вытянутое, в его грубоватости схвачена невыразимая печаль, которая обрела оттенок меланхолии этого города задолго до того, как ее начали называть «хюзюн». Тебя не украшали ни позолотой, ни толченым жемчугом, и оправа твоя из обычного крашеного дерева. Ты маленькая и невзрачная. Обычный посетитель не заметит тебя, висящую среди куда более ярких и сияющих изображений в иконостасе церкви Святого Пантелеймона. Но взгляд веры проникает глубже. В этой топорной работе чувствуется что-то невыразимое, мистическое. Дело не в лице, не в руках, не в пальцах, поднятых в крестном знамении, а в голубом покрывале, что ниспадает складками с головы Богородицы. Неужели та же рука могла нарисовать его? Кажется, будто покрывало парит над деревом, яркое и светящееся, почти искрящееся. Ты — икона «Покрова Богородицы». Ты висишь среди лампад и изображений святых пятнадцать сотен лет. Твой создатель наложил краску на деревянную доску в том же году, когда Юстиниан распорядился возвести собор Святой Софии. Ты была слишком простой для императорской базилики и годилась для церквей попроще, для церквей, в которые ходят простые люди. Они преклонялись перед тобой. Ты заслужила их любовь. Ты творила небольшие чудеса, которые входили в легенды: помогала найти пропажу, берегла солдат, защищала путешественников. Ты избежала печальной участи в период иконоборчества, поскольку вдова в благодарность за то, что сын вернулся целым и невредимым с восточных рубежей империи, прятала тебя за пазухой один год и один день даже после того, как на ее теле отпечатался твой след. Когда Богоматерь явилась в видении Андрею Юродивому и простерла покров свой над Константинополем, защищая его от неприятельской армии, и твой прекрасный покров стал частью этого большого защитного покрова. Когда Мехмет Завоеватель разрешил своим солдатам мародерствовать в течение трех дней в поверженном Константинополе, тебя спрятали ликом вниз в яслях, пока кровь бежала по улицам ручьем, и последние воспоминания о Византии были сожжены. Теперь тебя почитают не только христиане, но и мусульмане, оставляя небольшие дары за то, что нашлась пропажа, сдался упрямый чиновник, а сын вернулся из армии живым.
Четырнадцать веков, четыре империи, дюжина церквей. Теперь ты нашла покой в церкви Святого Пантелеймона, не древней и не особо почитаемой, став скрытым сокровищем среди множества изображений, украшающих иконостас. Весь фокус в том, что глаз непосвященного тебя и не узнает, верующий должен тебя отыскать. Ты учишь тому, что чудеса можно найти в обыденных местах — скрытые, скромные, растворяющиеся в толпе сразу после того, как их совершили. Божественное сокрыто в лицах, которые ты видишь ежедневно, во всем, что окружает тебя, словно покров.
Сегодня вечером отец Иоаннис почтил икону особо, сняв с иконостаса и поместив на подставке в притворе [113] специально для всенощной. Под подставкой скопилась уже небольшая кучка евро и центов.
Космический синий цвет покрова сиял прямо из храма в удушливых сумерках улицы Хавьяр и зазвал Георгиоса Ферентину внутрь. Он гулял, думал, пытался оформить мысли о вере и химии, когда боковым зрением ухватил вспышку цвета крыла зимородка. Вообще-то он не собирался идти к церкви Святого Пантелеймона, но прохлада голубого покрова, казалось, пропитала крошечный притвор, облицованный плиткой. Рычание Стамбула осталось за спиной. Георгиос может дышать, глубоко дышать без одышки или напряжения. Воздух пахнет приятно, и это не запах ладана или чистящих средств, которыми отец Иоаннис пытался оттереть мочу, а более древний и глубокий аромат — аромат Девы, который старше, чем само христианство, аромат античных богов греков и хеттов, плодовитой Венеры из первозданной Анатолии.
113
Передняя проходная часть храма.
Отец Иоаннис исполняет прокимен. [114] У него приятный бас, глубокий, как подземный резервуар. Звонкий, как колокол. Георгиос бормочет строки литургии. Они в памяти навечно. Главное — правильно научить в детстве ребенка. Георгиос никогда не боролся с религией — в чем смысл борьбы с такой красотой, с таким интимным спектаклем, с мелодией вечности? Можно ценить, даже не веря. Он стоит в уголке у двери в тени, откуда он всех видит, а его никто. Свечи и масляные лампады горят рядами перед иконостасом. Агония святого Пантелеймона куда ужаснее в мерцающем свете. Палачи прибили руки гвоздями к голове. А вот пустует то место, где обычно висит икона Богоматери в окружении пробитых черепов, сцен свежевания, жестоких казней и прочих живописных сцен, которые так ценит владелица галереи госпожа Эркоч. Русские платят за такое баснословные деньги, газовые короли и сырьевые олигархи стены увешивают изображениями мучеников. Темный и загадочный народ эти русские.
114
В православной церкви — неоднократно повторяемая песнь, состоящая из одного стиха псалма.
Отец Иоаннис появляется в поле зрения Георгиоса и занимает место перед входом в алтарную часть. Старик делает шаг назад. Читает молитвы по случаю. Голос отца Иоанниса управляет всем пространством под расписанным звездами сводом. Не в первый раз он в гордом одиночестве читает молитву. Но нет, он не наедине с Господом. Движение — и чья-то тень выходит из интимного полумрака нефа. Прихожанин. А нет, голова покрыта, значит, женщина.
Сердце Георгиоса замирает в груди. Он отходит от двери, вдвойне объятый ужасом, что его могут заметить. Но он должен видеть. Он осторожно движется вокруг двери, пока не видит отца Иоанниса и женщину в профиль. Ее голова наклонена. Платок на голове скрывает ее черты. Локон серебряных волос выбивается и ложится на воротник ее блузы. Георгиос практически не осмеливается дышать. Это она. Это должна быть она. Песнь Симеона заканчивается, женщина поднимает голову. На ее лицо падает свет. Она прекрасна в своей естественности, радостно улыбается резонансному звучанию в старой церкви. Снова раздается бас отца Иоанниса. Пусть это длится вечно, думает Георгиос. Пусть это будет нескончаемый плач Богоматери по обломкам нашего мира, вне времени. Его руки трясутся. Это сродни вуайеризму, он подглядывает за движением души. Внезапно запах ладана становится удушливым. Он должен уйти. Так нужно. В спешке он задевает подставку с иконой. Икона, равнодушная к происходящему вот уже четырнадцать веков, наклоняется вперед, грозя упасть на кафельный пол. Георгиос поправляет ее, но грохот латунной подставки заставляет Ариану повернуть голову в сторону притвора. Георгиос уносится прочь, скрючив плечи и закутавшись в пиджак. Не слышь меня, не видь меня, о Дева Мария, накинь на меня свой покров.