Дом дервиша
Шрифт:
— Вам нравятся миниатюрные Кораны?
— Мы ищем один, определенный, — говорит Лейла. — Это семейная реликвия.
— В Стамбуле во многих местах продаются миниатюрные Кораны, — замечает Топалоглу.
Лейла раскрывает карты:
— Тургут из «Хазине», возможно, продал его вам.
Топалоглу с подозрением посматривает на Асо, который изучает латунные лампады.
— Мы не из полиции.
— А выглядите так, словно вы именно оттуда.
Это все костюмы.
— Я маркетолог, а он — ученый. Мы и правда ищем потерянную семейную реликвию, миниатюрный Коран. Вы вспомните, если вы его видели, поскольку он разрезан пополам.
— Вторая половинка вот. — Асо кладет половинку Джейлан-Бесарани на ладонь Топалоглу, тот поправляет очки и смотрит.
— О да. Я узнаю его. Я и правда купил такой в «Хафизе». Они специально оставляют для меня всякие предметы религиозного искусства.
— Он у вас?
— Нет, я его продал.
Блики и блеск латуни кружатся вокруг Лейлы, как звезды. Она ощущает в глубине своего желудка комок, ее подташнивает.
— Я продал его в прошлый понедельник. Продал часть купленного, то, что оказалось лишним. Я могу сказать вам, куда. Напишу адрес. Я не очень-то люблю передачу данных через рукопожатия. — Он берет шариковую ручку и пишет на обороте визитной карточки. — Вот.
Лейла читает снова и снова, чтобы убедиться, что все правильно поняла. Ошибки нет. Круг путешествия замкнулся, словно поворот в танце дервиша. Аллах милостив, воистину милостив.
Одинокая галка с черной головой и яркими глазами важной походкой прохаживается туда-сюда по перилам балкона салона на втором этаже дворца Контанпаша, наблюдая, как участники группы «Кадикей» двигаются в очереди за кофе. Георгиос Ферентину с удовольствием смотрит на птицу. Ему всегда нравились галки. Городские целеустремленные создания.
— Семейство врановых, — говорит Эмрах Бескардес, стоящий в очереди за ним.
— Мне нравится их ум, — говорит Георгиос.
— Вот почему я защищал диссертацию о социальных сетях у грачей. Вы знали, что они скорбят по умершим? А еще у них есть суды. Они распознают нарушителей, собираются в группу — типа жюри присяжных, изолируют нарушителей и наказывают. Вы, наверное, видели, просто не понимали, что происходит, когда группа грачей в воздухе нападает на одного своего собрата. Это наказание. Они целятся в хвост и пеньковые, то есть зачаточные перья. Иногда вы видите грачей и сорок, которые прыгают без хвостов, пытаясь взлететь. Они нарушили закон. Я видел, как дети пытаются помочь таким птицам, которых считают больными и увечными, а остальная стая поднимает крик и даже пытается заклевать их. Они умные, но сволочи.
Георгиос Ферентину наклоняет голову набок, заинтригованный, неосознанно отзеркаливая движение галки на улице.
— Такое впечатление, что вы не особо любите предмет своего изучения.
— Вы не любите ворон, вы ими восхищаетесь. Они используют нашу способность создавать хаос. Забудьте полярных медведей или всяких там тунцов, которых мы должны защищать в этом месяце. Вороны — на переднем плане всего, что мы творим на планете. Чем больший беспорядок мы устраиваем, тем больше им нравится. Новые линии поведения распространяются в новых популяциях ворон, как пожар. Десять лет назад японские вороны научились класть твердые орешки на дорожные перекрестки, чтобы машины раскололи их шинами. И не только это, они стали ждать красного света, чтобы снова подобрать орех. Теперь так делают и вороны в Лондоне. Десять лет, чтобы пересечь Евразию. Существует давление эволюционного отбора, и если оно срабатывает на воронах, то срабатывает и на нас, просто мы пока что этого не видим. Теперь все те же японские вороны демонстрируют навыки, на развитие которых просто не было времени. Они умеют считать до десяти. Они ставят отметины грязью на своих насестах. Ряды точек из грязи. А теперь, если вас не испугает… Хотите услышать теорию? Меня она чертовски пугает. Короче говоря, я считаю, что вороны подбирают в воздухе те нано, что мы не использовали, и развивают свои мозги.
— Спаси нас Господь, — охает Георгиос Ферентину, и в очереди за кофе он ощущает волну интеллектуального возбуждения и страха из-за понимания, что Вселенная ничего больше не хочет от нас, людей.
— Не спускайте глаз с воронов, — говорит Бескардес. — Вороны определенно наблюдают за нами.
Георгиос знает, что такое вороний суд. Некогда он стоял на месте провинившегося грача. Это случилось в тот год, весной, поздней весной, которая показалась еще более поздней из-за конференции в Москве. Георгиос дрожал и ежился, пока неделю вел семинары по неполной информации, рациональной иррациональности, шаблонному мышлению и финансовым пирамидам — это были модные темы популярной экономики, темы, которые становились пищей для написания книг: в их заглавии после непонятных слов следовало двоеточие и подробнейшее объяснение для чайников. Сославшись на грипп, Георгиос сумел избежать обязательных возлияний до посинения. Он толком не понимал, насколько его доклады на тему психогеографии экономических ландшафтов проникали в похмельные от водки мозги слушателей, но цитаты появлялись в газетах еще полтора года, пока не возникла новая модная теория. Но это была мрачная неделя затянувшейся зимы, и тем удивительнее было, выйдя из мраморного здания аэропорта Ататюрк, обнаружить, что в Стамбуле уже вовсю весна. В воздухе пахло весной, а облака цветов миндаля нежно окутывали минареты и купола огромного комплекса мечети Сюлеймание, усыпальницы и больницы, пока Георгиос Ферентину пересекал парк по дороге на факультет экономики. Записка в ящике для корреспонденции. Собрание на факультете. В два часа.
Георгиос до сих пор помнит ту комнату в деталях. Термос с кофе, банка с порошковым яблочным чаем возле термоса с горячей водой. Тарелка с конфетками и печеньем. За окном цветы. Георгиос до сих пор не забыл, кто где сидел. Огюн Салтук занимал место слева от ректора Эрмине Арина.
Они расспрашивали о поездке в Москву. Как там погодка? Не такая, как у нас. Жаль. А участники? Со всего мира. Хорошо. Качество докладов? Разное. Хорошо. Презентация профессора Ферентину? Хорошо принята. Отлично. Затем ректор Арин взглянул на Огюна Салтука, и Георгиос понял, что все кончилось.
— Профессор Ферентину, ваш вклад в работу факультета экономики на поприще экспериментальной экономики за последние двадцать пять лет… — начал Огюн Салтук.
Георгиос прервал его:
— Вы меня увольняете.
— Это университет Стамбула, мы не увольняем выдающихся ученых, у нас проблемы с финансированием деятельности вашей кафедры.
— Тогда надо увольнять всю кафедру, а не меня, — сказал Георгиос, но он уже полетел вниз, все слова — лишь воздух, ухватиться не за что.
— Вряд ли это справедливо, — возразил ректор Арин. — Сокращения затронули все факультеты.
За столом всего сидело шесть человек, все знакомые и все с каменными лицами. Только Салтуку не хватило благопристойности хотя бы выглядеть пристыженным.
— Когда?
— С нового учебного года, — сухо сообщил Салтук.
— Но должно быть уведомление за полгода.
— Если бы была моя воля, но тут финансовые вопросы.
Георгиос сел, сложив руки на коленях. Напускная храбрость покинула его, две маленьких вспышки неповиновения — максимум, на что его хватило.
— Я… я не знаю, что делать…
— Профессор Ферентину, — сказал ректор Арин, пытаясь положить конец неловкой эмоциональной сцене.
— У меня ничего не будет, я уже немолод, что я буду делать?
— Профессор Ферентину, — начал Салтук елейным голосом. — Думаю, факультет будет считать это ранним выходом на пенсию, а не упразднением кафедры, вы так не думаете, господин ректор?
Все уже решено, подумал Георгиос. Это отрепетированный диалог. Они беспокоятся только, чтобы я не вышел за рамки сценария.
— Но мои аспиранты…