Дом духов
Шрифт:
Никакие слова Винсента не могли утешить Кико. Ни разу она открыто не обвинила его. Она отказывалась позволить ему или еще кому-нибудь разделить с ней вину, которую хотела полностью взять на себя. В госпитале она рассказала ему о том, что сказала старуха в общине, та, которая видела, как привезли Бунму в машине. Старуха сказала, что ей был знак большого страдания. Этот знак был дан в доме духов. В четыре часа утра она внимательно посмотрела на глаза крокодила и увидела слезы, текущие по подношению из цветов. Она дотронулась до этих слез пальцем и прижала палец к языку. Слезы имели горький вкус; и как бы она ни старалась, она не смогла ни проглотить, ни выплюнуть их.
– Та старуха, о которой я тебе рассказывала, помнишь? – спросила Кико, глядя, как Кальвино заполняет бумаги в госпитале.
Он поднял глаза от бланка и кивнул
– Сейчас не время говорить об этом. Здесь. – Он оглянулся на полицейских, который стояли поблизости и наблюдали за ними.
Кико высморкалась и вздохнула.
– Она была бабушкой Бопита, – сказала она. – Она о нем беспокоилась. Она понимала, что-то ужасное происходит с ним, и молилась в доме духов, просила его спасти.
– Ничто не могло его спасти.
Глава 15
Кошка на свалке
– Она думает, ты знал, что это случится, – сказал Кальвино, когда Пратт припарковал полицейскую машину на улице Казем Рат.
– А ты что думаешь? – спросил полковник, запирая дверцы. Он зачесал назад волосы и надел полицейскую фуражку, которая придавала ему официальный, военный вид.
Кико задала Кальвино тот же вопрос, и он дал ей ответ, которого она не хотела слышать.
– Лек стал покойником, когда Бунма не сумел убить меня в «Африканской Королеве». Мне представляется, что кто-то решил прикрыть небольшой бизнес Чанчая. Его парни напортачили. Ребята возили наркотики. Они могли выдать имена и адреса. Лек выложил всю подноготную нам с Кико, а потом побежал прямо под грузовик – Чанчай на это рассчитывал. Он пытается поправить дело. Может, ты знал, что он так поступит. Я не знаю.
– Я не знал, Винсент, – ответил Пратт, с хрустом шагая по гравию. – То, что они сделали, – это безумие.
– Они настроены решительно. – Кальвино встал на рельсы и посмотрел в обе стороны. Насколько хватало глаз, в обоих направлениях, где рельсы сходились в одну ниточку и исчезали, по железнодорожному пути шли люди. Пратт уже пересек пути и ждал друга.
– Настроены сделать что? – спросил полковник; он смотрел назад, рукой прикрывая глаза от солнца.
– Использовать свое покровительство и власть для устранения угрозы. Это не делает их безумными. Это делает их опасно умными, – ответил Кальвино.
Они двинулись к скоростной магистрали, которая бросала длинную тень на глубокие колеи грунтовой дороги внизу; она служила плоским бетонным потолком на высоте пятьдесят футов. После того, как свернули с улицы Казем Рат, они попали на окраину трущоб Клон Той и останавливались через каждые несколько метров, расспрашивая о Бопите, Леке, Вичае и Бунме. Никто ничего не знал; никто не признавался, что когда-либо слышал о ком-то из этих парней.
– Они напуганы. Нам нужно только, чтобы хоть один разговорился, – устало произнес Пратт, снимая фуражку и вытирая рукавом лоб.
– Это невозможно, – ответил Кальвино. – Так же было в моем прежнем районе. Появляются полицейские – и никто ничего не знает; дяди, братья, двоюродные братья – никто о них ничего не слышал.
Ему вдруг захотелось выпить. В Бруклине было несколько довольно опасных районов, тянувшихся от Флэшбуш-авеню, но здесь, понял он, глядя на свалку под скоростной магистралью, заселенную людьми, здесь зона последнего отчаяния.
Ему хотелось повернуть обратно; он впал в депрессию в тот момент, когда увидел первого голого ребенка, безразличного, с распухшим лицом и руками, лежащего под вентилятором, который обдувал его маленькое тельце.
Когда они вошли прямо под эстакаду, из слепящего солнечного света попали в обитель заброшенных машин, людей и животных. Это были не трущобы; старая, ржавая колючая проволока, натянутая на скрюченные деревянные столбы вдоль рельсов, мусор и животные с открытыми болячками наводили на мысль о концентрационном лагере. Жалкие лачуги из фанеры с кривыми стенами, брошенные грузовики, пахнущие ржавчиной и маслом, бельевые веревки, провисшие под тяжестью рваных рубах и штанов. Хижины из картонных коробок. И люди из плоти и крови, которых смели под скоростную магистраль, как пыль под ковер.
Кальвино чувствовал, что не может перевести дух. Он был потрясен страданием. Остановился и посмотрел вверх, на массивную бетонную конструкцию. Приглушенный рев грузовиков и автомобилей, мчащихся в Бангкок и из Бангкока над его головой. Винсент предоставил Пратту, который пошел дальше между колеями, остановиться и поговорить с молодой женщиной, держащей на своих тонких руках ребенка. Ее глаза бегали из стороны в сторону, пока Пратт ее расспрашивал. Она была похожа на дикого зверька, попавшего в западню, который хочет защитить своего детеныша. Впереди виднелись другие обитатели трущоб, сбившиеся в кучки по пять, шесть и больше человек, на грубых платформах, сколоченных из шершавых досок, выброшенных с ближайших стройплощадок; они смотрели телевизоры, подключенные к проводам, тянущимся над головой. «Кто эти люди? – гадал Кальвино. – Они убежали в Бангкок с северо-востока. Они приехали в большой город и произвели на свет Леков, Бунм, Бопитов и Вичаев. В надежде на что? На лучшую жизнь? Какие шансы у той молодой женщины, которую расспрашивал Пратт?»
Граница между бездомными и обитателями трущоб расплывалась и дрожала, как волны жара от пустынного участка шоссе.
– Лек говорил, что их грузовик обшит досками, – сказал Кальвино.
Пратт улыбнулся.
– Только он не сказал тебе, что все развалины здесь обшиты досками.
– Именно это превращает грузовик в дом, – ответил Винсент.
Пратт понимал, что его друг все больше огорчается и злится. Американцы всегда требуют решений, правильных ответов. Они хотят починить то, что сломалось, в том числе то, что чинить предстоит не им – например, Таиланд. Пратт помнил это по Нью-Йорку; именно это делало их американцами.