Дом-фантом в приданое
Шрифт:
Она держала фонарь так крепко, что рука тряслась от напряжения и свет плясал по углам.
— Липа, положи его вон туда и помоги мне.
Олимпиада положила фонарь и даже придержала его, когда он вдруг покатился. Соображала она по-прежнему плохо.
— Давай. Осторожно снимай все со стола и относи к той стене. Ты поняла меня, Липа?
Конечно, она поняла, чего ж тут непонятного! Нужно просто снимать со стола странные предметы и коробки, в которых была взрывчатка, и нести к «той стене»! Яснее ясного.
Двумя руками она взялась за какой-то ящик, охнула
— Бери что полегче, — распорядился Добровольский.
— А что полегче?
Ответа на это не последовало, и Олимпиада продолжала таскать. В висках у нее сильно и мерно стучало.
— Что происходит? — вдруг громко спросила она, остановившись. — Что происходит в моем доме?! Кто делает все эти пакости?! Разбойники?! Террористы?!
— Мы выясним, — пообещал Добровольский. — Я тебе обещаю.
И она поверила. Конечно, они выяснят, раз он так сказал. Невозможно ему не верить, он же не Олежка! Им бы только выбраться отсюда, хотя как это сделать, когда металлическая дверь захлопнулась и заперла их, как в мышеловке!
Кажется, у Агаты Кристи был рассказ с таким названием. Или с каким-то другим?
Если я выберусь отсюда и меня не посадят в тюрьму, как пособницу террористов, я перечитаю все детективы, вдруг пообещала она себе. Я больше ни слова не скажу Люське, которая только и делает, что их читает, и да простит меня большой русский писатель Михаил Морокин, который так же презирает детективы, как и я сама!..
— Липа, давай! Берись за тот край!
Она послушно взялась за край стола, и Добровольский моментально закинул его на другой стол, побольше, с которого сам растаскал все барахло. Олимпиада только в последнюю секунду успела отцепиться, а то бы он и ее закинул!..
Склонив голову, он критически оценил сооружение, что-то прикинул и еще воздвиг на верхний стол утлый офисный стульчик, на котором, видимо, сиживал дядя Гоша, когда мастерил свои смертоносные игрушки!
— Так. Теперь мне нужно, чтобы ты держала стул очень крепко, иначе я свалюсь и сломаю себе шею.
— Ты собираешься туда лезть?!
— Липа, — сказал он нетерпеливо, — стены мы не разберем и дверь не откроем. Позвонить нам неоткуда, телефона нет. Путь у нас только через крышу, и времени очень мало. Если он вызвал полицию, она приедет очень быстро, они уже привыкли сюда ездить как на работу.
— Ты собираешься разбирать крышу?!
— Липа.
Она изучила сооружение — стол, на нем еще стол, а сверху вращающийся офисный стул. Выглядело не слишком надежно. То есть совсем ненадежно! Тем же взглядом Олимпиада оценила Добровольского.
Он тяжело дышал — то ли от усилий, то ли от того, что духота сгущалась ощутимо, и было совершенно ясно, что сооружение его не выдержит, даже если он похудеет в застенке ровно в два раза.
— Придется ждать, пока ты похудеешь, — тоном Кролика сказала она Винни-Пуху.
Он подумал.
— А сколько ждать?
— Неделю!
И они улыбнулись друг другу.
У них были разное детство, разные родители, даже страны разные, только книжки одни и те же.
— Подсади
Добровольский, который не ожидал от нее никаких таких геройств, странно хмыкнул, как бы по-новому оценивая ее.
Придерживая ее одной рукой за лодыжку, другой он плотно ухватил стол, который даже от ее веса ходил ходуном.
— Отпусти, щекотно, — велела Олимпиада, дернула ногой и осторожно полезла на второй. Офисный стульчик зашатался, закрутился и чуть не упал.
— Липа, осторожнее!
— Это стол, — пропыхтела она сверху, — на нем едят. Это стул, на нем сидят. Павел, держи меня!
— Я стараюсь.
— А чем я буду пилить крышу? Или что я должна делать? — Она стояла на коленях на стуле, который крутился во все стороны, но до потолочных балок было еще довольно высоко, и стало понятно, что придется вставать на ноги, и Добровольский вдруг подумал, что вряд ли удержит ее, если она начнет падать.
— Пилы нет, — сказал он.
Задрав голову, он смотрел, как она пытается встать на ноги на шатком стуле. Обеими руками он держал основание стула, не давал колесикам ездить, но это мало помогало.
— А что есть?
— Топорик.
— Мне придется ее рубить?
Она не сможет ни размахнуться, ни как следует ударить, подумал Добровольский. Она стоит, согнувшись в три погибели, и как только размахнется, стул повернется и она упадет. Упадет.
— Слезай, — приказал он. — Слезай, ты не сможешь. Придется искать другой путь.
— Дай мне этот твой топорик, — балансируя на дрожащих ногах, как канатоходец под куполом цирка, велела она.
— Ты не сможешь. Липа. Я об этом не подумал.
— Я попробую, — сказала она. Теперь она уже держала равновесие, помогая себе руками. — Ты держишь чертов стул?
— Держу! — рявкнул он. Ладони вспотели. — Но если ты упадешь, я тебя не удержу. Слезай!
— Павел, дай мне топор, пожалуйста.
Он перехватил руки, поднял топорик и протянул ей. Она наклонилась, чтобы взять его, потеряла равновесие, и секунду Добровольский видел прямо перед собой ее глаза, полные отчаяния и ужаса, — но только секунду. Она вроде снова нащупала точку опоры, посмотрела вниз и пошире расставила ноги.
— Рядом с балкой, — сказал Добровольский, ужасаясь тому, что она делает. — Там должен быть стык. Попробуй постучать.
Олимпиада попробовала. Получилось гулко, как в дно бочки, и проклятый стул зашатался, заходил ходуном, и она присела, как Василий, бывший Барсик, когда слышал на улице, как ревут машины.
Добровольский держал неверные, хлипкие пластмассовые ножки изо всех сил.
— Найди стык. Попробуй его продолбить или отогнуть лист. Или, может быть, там есть щель.
Фонарь на выступе стены мигнул. В нем были мощные батарейки, но все же не вечные. Минут через пятнадцать он погаснет, и они останутся в черноте — Олимпиада на хлипком сооружении из столов и стульев и Добровольский внизу, вцепившийся в предательскую пластмассу.