Дом Леви
Шрифт:
– Точно так, именно это я хотел сказать. Но не надо так волноваться. Нет у меня желания, не дай Бог, восхвалять перед тобой веру наших предков, – опять насмешливая улыбка возникает на губах доктора, – но национальность, детка, это образ жизни и отношение к жизни, передающееся из поколения в поколение. В каждом народе, какая бы ты ни была бунтовщица, даже если отрицать это тысячами отрицаний, существует отношение к жизни, которое выработалось веками и росло вместе с народом, просто мы забываем это. Там Белла, в оккупированной Польше, я понял: тайна существования еврейского народа в том, что у него нет почвы. Его почва иная – это образ его жизни и его мировоззрение.
Белла нахмурила брови, готовая к бою, и доктор Блум рассмеялся.
– Я тебя понимаю, детка. Для тебя земля народа, это реальная борозда на пашне и обновленный расцвет. Но для этого нет никакой необходимости выкорчевывать старые корни, из которых народ получал силу жизни. Новое не отменяет старое, как и старое не душит новое. Почетное место у предков будет и в старой – новой нашей стране.
– Почетное место, доктор, да, я согласна, – рассмеялась Белла. – Почет, несомненно, будет им воздан.
Доктор Блум осторожно коснулся рукой волос Беллы. Со стены смотрит на них хмурым серьезным взглядом господин Блум, и золотая цепочка – на его животе. А на столе черная книга около ручки с ржавым пером. И книга эта тоже связана с именем доктора, который отверг от лица своего светлоглазого сына, и все же, какая сила скрыта в пространстве этой комнаты.
– Доктор, я очень рада, что я еврейка, – неожиданно говорит Белла.
Доктор смеется и гладит ее волосы.
Белла открывает окна в сторону праздничной Липовой Аллеи. «Если правда в словах Барбары, – смеется про себя Белла, – и дух проносит мимо меня одну из множества душ, я прошу для себя душу Виктории, победно несущейся на своей колеснице». Белла вдыхает всей силой воздух, как бы широко раскрывая себя желаемой ею душе, и машет рукой зеленой статуе на Бранденбургских воротах.
Именно в эти минуты доктор Блум и Филипп проходят эти ворота, возвращаясь со встречи друзей. После встречи провожает Филипп доктора Блума, собираясь с большим удовольствием провести с ним вечер. И доктор Блум идет рядом с ним, размышляя в смятении, как объяснить Филиппу, что они не могут зайти в дом вместе, ведь он обещал Белле не приводить гостей, пока она еще там находится. И так они гуляют вдвоем по улицам города, забитого гуляющей публикой. Филипп считает, что делает большое одолжение другу, не оставляя его одного ночью, а доктор думает о том, как от него избавиться. Филипп вдохновенно читает доктору целую лекцию, и молчание доктора Блума толкует, как усиленное внимание.
– Я спрашиваю вас, доктор? – удивляется Филипп. – Вы защищали этих молодых с таким жаром, как будто к ним устремлена ваша душа.
Это случилось на встрече. Присутствующие вели спокойную беседу, пока внезапно не ворвался сын хозяина дома, паренек пятнадцати лет, взлохмаченный, стучащий гвоздями подошв ботинок, в одежде молодежного движения.
– Я сегодня приду поздно, – крикнул он матери и выскочил из дома.
– Эти молодежные движения, – сказала мать, извиняясь перед гостями, – портят молодых, приучая их пренебрежительно относиться к любому образу жизни.
Так как хозяйка дома коснулась этой темы, тут же вспыхнул спор. У большинства присутствующих сыновья и дочери были в молодежных движениях, и они начали наперебой выступать с обвинениями тех, кто ведет себя дерзко, не уважают родителей и учителей, забросили учебу, и виновата во всем фанатичная верность движению. Тут собирался подняться Филипп в защиту молодых, но доктор
– Говорю я вам, – начал доктор громким голосом, как будто выступал перед большой аудиторией, – главного вы не видите. Я не сомневаюсь в ваших сетованиях. Все это верно. И пренебрежение тут есть. И фанатизм. – Тут доктор мягко улыбнулся, словно именно фанатизм был ему по душе. – Речь идет об образе жизни, господа, образе жизни, который они создали для себя, и никакого нет в этом преступления, ну, немного преувеличение от увлечения. Но, главное в том, что в образе жизни в этих движениях есть настоящая глубокая мораль. Дорогие друзья, говорю вам с полной ответственностью, что эти молодежные движения настоящие творческие лаборатории жизни.
– Доктор, – возвращается Филипп к вопросу по выходу из Бранденбургских ворот в сторону дома доктора – Филипп идет большими шагами, а доктор плетется за ним, – как вы сумели так глубоко вникнуть в тему…
– Я устал, – прерывает его слова доктор Блум. Останавливается, опираясь о фонарный столб у своего дома. Филипп рядом все еще ожидает ответа, и оба не чувствуют, что сверху над ними, окно второго этажа неожиданно захлопнулось.
– Поднимемся к вам на короткое время, доктор, – предлагает Филипп.
– Что мы будем делать в моей квартире? Барбара моя пошла на какие-нибудь развлечения в канун воскресенья, и нет кого-либо, чтобы приготовить нам даже чай.
– Но виден свет в ваших окнах, – говорит Филипп, подняв голову к квартире доктора, – выходит, старуха дома.
– Может быть… – смущен доктор, и тоже смотрит на свои освещенные окна. – Но чего ее беспокоить в день ее праздника.
– Если так, доктор, – Филипп так и не замечает в голосе доктора сопротивляющиеся нотки, – пойдем с вами в какой-нибудь ближайший ресторанчик. Превосходное вино – ничего нет лучшего для отдыха двух таких холостяков, как мы.
– Пошли, – соглашается доктор Блум.
Оба направляются в ресторан. Окно в квартире доктора Блума закрыто. Белла в своей комнате, на кровати, одета в пальто, и чемодан стоит возле нее.
«Если они поднимутся, то, прежде всего, войдут в кабинет доктора. Как только дверь за ними закроется, проскользну по коридору и исчезну из дома. Филипп посидит немного у доктора в одной из его комнат».
Белла сидит на кровати. Нет, бегство не поможет. Невозможно сбежать от человека, стоящего внизу, у фонарного столба, спокойного, улыбающегося. Да и старые мечты больше не помогут. «Куда теперь?» Нервным движением она затягивает пояс и напряженно прислушивается, не слышны ли шаги. Тишина еще больше раздражает ее нервы. «Сбегу!» Спрячусь!» Но в уголке души теплится надежда, что побег ее не удастся, и только она пройдет коридор и откроет входную дверь, Филипп тут как тут, встанет перед ней, возьмет ее за руку, и всего прошлого как будто и не было.
Часы на стене бьют девять раз. «Уйду. Оставлю записку доктору на столе, и поеду прямо в Дом Движения, и никого там не найду. Ну и что? Возьму ключ у привратника, и зайду в Дом. Может, даже сумею вздремнуть? Завтра меня разбудят голоса товарищей, завтра воскресенье, и они встают рано, чтобы выйти с группами детей на экскурсию. Рохеле на кухне будет намазывать горы бутербродов – повидло на ломти хлеба. Бобби будет чистить свои ботинки в коридоре, и орать песню на иврите: «Сейте пашню, сейте! Пойте песню, пойте!» а Джульетта будет стоять около моей кровати и говорить: «Хорошо, что ты вернулась, Белла!»