Дом мертвых запахов

Огненович Вида

Вот, послушайте, что случилось, сказал ей Геда, когда они вышли. Папа весь день собирал для вас букет, все красиво составил и наказал мне сегодня вечером принести и вручить вам от его имени, а я забыл. Ничего не могу сказать в свое оправдание, я виноват и все тут. Я знаю, вы можете простить, но он — нет. Поэтому можно я сейчас добегу до дома и принесу, а вы, если согласны, подождите меня здесь, или пойдемте со мной, составите мне компанию.

Я уже получила розы от профессора, вы же видели тот букет на фортепиано, напомнила она. Нет, те розы вам купила моя мама, а отцовский букет совсем другой, вот увидите. Давайте позовем и Милоша, пусть идет с нами, предложила она, но Геда сделал вид, будто не слышит, нежно взял ее за руку и повел к своему дому.

Открыв ворота, он повел ее прямо в сад, который был весь в цветах. Чего там только не было. Пахло чудесно. Посмотрите, он махнул рукой, вам нравится? Действительно прекрасно,

говорит она, давайте мне мой букет и пойдем, неудобно, что меня там нет, директор может подумать, что я сбежала. Вот, пожалуйста, показал он рукой на весь сад. Это ваш букет. Не понимаю, засмеялась она, что вы имеете в виду, это? То, что я сказал. Все эти цветы принадлежат вам. А теперь, если сможете их унести, пожалуйста, я даже вам помогу. А если не смогу? Ну, тогда вы должны сюда переселиться, к нам, и наилучшим образом ухаживать за своим букетом. Вы ведь наверняка не позволите, чтобы это делал кто-то другой. Она еще пуще рассмеялась: Что вы сказали, что вы сказали? Потом они зашли в школу, только чтобы забрать ее сумочку и сообщить матери и сестре, а потом вдвоем отправились на свою первую долгую ночную прогулку, что не прошло мимо любопытного докторского глаза и не помешало безошибочному диагнозу. Эти двое продолжили свои ночные вылазки и вскоре обо всем договорились. Не прошло и трех месяцев, как преподавательница Попович стала Ольгой Волни, а спустя неполный год родилась маленькая Мила. Ночные прогулки станут их любимой семейной традицией.

Скажи мне честно, — однажды спросила она, когда уже в качестве его жены отчасти справилась с трепетом перед ним, хотя ей это так до конца и не удастся, — почему ты так спешил с нашей свадьбой? Я не спешил, смиренно ответил Геда, но раз уж мы встретились и нашли друг друга, я подумал, что самым естественным будет это как можно скорее и узаконить. Для чего нам какой-то полуофициальный стаж в таком маленьком городе, скажи сама. А что конкретно для тебя стало решающим, выспрашивала она его. Решающим — для чего, не понял Геда. Выбрать меня, мы ведь почти не знали друг друга. Имя, сказал он, а она прыснула. Значит, если бы я была Еленой, никакой свадьбы, смеялась она. Значит. Нет, серьезно, настаивала она. Самым серьезнейшим образом, улыбался Геда. Она ему не поверила. Может быть, та, другая Ольга, поверила бы.

Янко Волни, скрипач, композитор, директор музыкальной школы и профессор на пенсии, уважаемый гражданин, был похоронен с музыкой, венками, цветами и надгробными речами, в августе 1976-го, на Чератском кладбище. Весь город вышел на похороны. Это была торжественная церемония. Когда глубоко опечаленные домочадцы вернулись с кладбища домой, то собрались в большом зале, и, проводив родственников и друзей, просидели в молчании глубоко за полночь. Они переглядывались растерянно и печально, как маленький экипаж корабля, севшего на мель. Геда всматривался в портреты предков, как будто видел их в первый раз. Я чувствую себя, как ребенок, внезапно вымолвил он вполголоса. Спрашиваю себя, смогу ли я вообще жить без отца. Мать на это горько зарыдала.

Из новой Гединой компании на похороны приехал только Владо Летич. Был период отпусков, а англичане все еще находились в Венгрии. Все они потом искренне оплакали старого господина. Придя в дом, Милан постоянно оглядывался в ожидании, что в комнату войдет элегантный и благородный старец и вежливо пожмет всем руку. В голове не укладывается, что я больше никогда не смогу пожать ему руку, сказал он. Он делал это так благородно и сердечно.

Той осенью Томас зашел к Геде всего один раз, и то, когда Летич вез его в белградский аэропорт. Ему нужно было срочно по каким-то делам лететь в Лондон, вот он и заехал попрощаться. Мне очень жаль вашего отца, выразил он сочувствие Геде, таких людей в новых поколениях все меньше. Немного рассказал об их пребывании в Венгрии. Он был доволен, нашел достаточно текстов Казинци. Я набрал ворох материалов, теперь осталось все это перевести и обработать, может быть, уже весной смогу закончить книгу, вы ее получите одним из первых, пообещал он. Пожалел, что профессор не дожил, ведь там будет и два письма митрополита Стратрат…, — он опять не смог выговорить «Стратимировича», — причем из того периода, когда он уже помирился с Досифеем. Тесса остается, и я надеюсь, что через нее мы будем поддерживать связь, добавил он. Да, перебила она, я остаюсь. Владо говорит, что мой случай — хождение по мукам, но с плоскостопием. Твердит, что передо мной стоит вечный русский вопрос — что делать? В сущности, так оно и есть. Письма, которые я ищу, судя по всему, я найти не смогу, теперь мне уже ясно. Тогда мне нужно или отказаться от романа, или довольствоваться тем материалом, который у меня есть, что существенно меняет жанр. Если, следуя идее профессора, я решусь на параллельные путевые заметки, то окажусь в еще большем затруднении, потому что речь не о произведении Марко Поло, а о почти

неизвестной книге некой мисс Пардоу. Чтобы дать читателю возможность сравнить обстоятельства разных эпох, следовало бы рядом с моим текстом приводить абзац за абзацем текст из ее книги. И чего я тогда добьюсь? Покажу, что вещи с течением времени меняются, а это всем прекрасно известно, и что моя предшественница из девятнадцатого века была романтична, что совершенно естественно. И вот опять передо мной русский вопрос — что делать? Я попытаюсь написать книгу на основании заметок, которые веду с тех пор, как сюда приехала. Что-то вроде романа об этом исследовании. Как вы думаете, обратилась она к Геде. Здесь бы это с удовольствием читали, согласился он, а там — уж не знаю. Надеюсь, что и мне удастся еще раз приехать, сказал Томас при расставании, стискивая Геде руку. Я не отказался от мысли разыскать патент на ту скрипку. Вы должны мне помочь. Геда пригласил его приезжать, когда захочет. Видите, здесь хватит места для всех.

Вы двое любовники? — спросил Томас Летича и Тессу на аэродроме, когда они сели выпить кофе, прежде чем его пригласят в самолет. Они промолчали, Летич с чувством большой неловкости. Несмотря на это, Томас повторил вопрос. Нет, сказал Летич. Да, ответила Тесса. Выпили кофе. Не беспокойся, я позвоню уже сегодня вечером, нежно обнимал ее Томас, пока они долго прощались перед эскалатором. Летич уже был у выхода, и прямая линия табачного дыма устремлялась ввысь из его правой руки.

После поминок на полгода, в середине марта, Геда посадил на отцовской могиле куст лилий. Он даже съездил в питомник «Лилиом», недалеко от венгерского городка Байя, чтобы купить рассаду, так как знал, что там выращивают лучший сорт этих цветов, какой-то очень живучий, японский, устойчивый к различным климатическим условиям. Попросил как можно бережнее упаковать ему десяток стеблей, которые долго выбирал, упаковку положил на переднее сидение, ехал медленно и часто посматривал на сверток в страхе, чтобы случайно не поломались хрупкие ростки благородного цветка, который столь тесно связывал его с отцом.

Кустик принялся, хотя поначалу был немного чахлым. За ним ухаживали все, а больше всех госпожа Эмилия. Она была полна решимости сохранить его любой ценой. Регулярно поливала до восхода солнца, а иногда и по два раза в день, руками рыхлила землю, которую приносила из сада, нежно подвязывала стебельки к колышкам, чтобы их не согнул ветер, после сильного дождя бегом бежала проверить и поднять какой-нибудь прибитый к земле росток. Мало-помалу кустик ожил и разросся. Теперь на нем каждый год появлялось и надолго оставалось по нескольку райских цветков с печальным ароматом. Увидев его в цвету первый раз, старушка ласкала прекрасные раскрытые чашечки и разговаривала с ними, как с живыми. Это папа из них смотрит на нас, сказала она Геде.

Каждый раз, приходя на отцовскую могилу, он говорит: папа был гением, я и мизинца его не стою. Похоже, это и впрямь было выражение, передающееся по наследству в семье Волни, как однажды заметил Милан, ведь потом его часто будет повторять и маленькая Мила.

В доме Волни жили по распорядку, установленному неведомо когда, немного изменявшемуся, только если были гости, или когда Геда бывал в отъезде. Хозяйство долгие годы у них вела опытная Йохана Шентолер, урожденная Райкич, отчасти член семьи, нежно называемая Йоханесса, унаследовавшая эту работу от своей матери, Гединой няни, Аницы, которую он в своих записках называл «наша баба Райкичка» и говорил о ней с огромной нежностью, как будто она на самом деле была ему родной. Она, правда, нам родная, всегда повторял он отцовские слова, когда бы о ней ни упомянули. У нас столько родственников, которые никогда даже не поинтересовались, живы ли мы, а она была с нами в тяжелейшие моменты. Эта женщина во множестве важных обстоятельств выказывала им свою огромную преданность, а они умели это уважать, да и вернуть долг.

Дамы занимались своей музыкально-преподавательской деятельностью так, чтобы ни в чем не нарушать главное семейное предназначение, а именно — служение коллекции и Гединому таланту. По утрам на улице часами слышался ритмичный отсчет: один-два-три-четыре, вместе с ученическим стуком по фортепианным клавишам в том же ритме. Это многочисленные ученики играли гаммы и легкие упражнения, как правило, с бабушкой Эмилией, потому что Ольга в это время ежедневно, кроме выходных, занималась преподаванием в школе. Позднее и Мила начала заниматься с учениками.

После совместного обеда, в послеполуденные часы, Йоханесса шла к себе домой, и остаток дня в доме Волни проходил под знаком хозяина знаменитой коллекции, исследователя и ученого, который это время проводил в своих комнатах. Когда бывали гости, распорядок подстраивался под них, о чем договаривались заранее. Они жили очень тихо, в стенах своего дома, в тени коллекции, за ее счет и для нее, в самом сердце городка, а на самом деле за тысячи километров от него, именно так частенько горожане и говорили.