Дом мертвых запахов
Шрифт:
Спустя неполный месяц после того, как Геду перестали таскать на допросы, Йохана, с багажом в руках, позвонила в дверь лейтенанта Николича, адрес которого в Нови-Саде семья Волни нашла с большим трудом. Он только позволил ей войти и с порога передать ему бутыль-демиджон вина и коробку с серебряными столовыми приборами на двенадцать персон, ручку с золотым пером и янтарный мундштук. Все красиво упакованное и перевязанное. Это вам в подарок на день рождения от тех и тех, они точно не знают, когда он у вас, может, уже прошел, может, нет, но просят вас принять подарок сейчас и очень вас благодарят за все. Николич отвернул краешек бумаги, заглянул в коробку, снова закрыл, то же самое проделал с ручкой и мундштуком. Отнесите все это назад, передайте им привет. Эти вещи для них, а мне они на кой…
Два следующих года прошли в бесплодных попытках поступить в университет. Все это время он понемногу работал сдельно, по большей части как табельщик, ведущий учет смен и рабочего времени на стройках. Также он давал уроки и все время немного побаивался, что его все-таки пошлют дробить камень, как ему столько раз грозил Ракота.
Кто знает, по какому счастливому стечению обстоятельств это его миновало. В конце концов, не без помощи приятеля по гимназии, ему удалось попасть в список студентов юридического факультета, хотя его интересы лежали в совершенно другой области. Апатовича же, который на протяжении трех лет подавал заявление на юридический, чтобы впоследствии унаследовать отцовскую контору, как тот от своего отца, распределили на медицинский.
Геда всегда утверждал, что зимы в Белграде во времена его студенчества были куда холоднее полярных. Белые медведи тогда бежали из Белградского зоопарка в Сибирь, чтобы немного согреться. По сравнению с девичьей светелкой в квартире госпожи Зоры Гргич, по Душановой улице, любой зимний норвежский пейзаж выглядит, как теплый уголок, шутил он. Комнатка обогревалась из кухни, где топилась углем маленькая печка, при этом госпожа Зора экономила так, словно кидала в печь бриллиантовые кольца, а не уголь.
В отличие от экзаменов в Праге, к которым он готовился с радостью и большими амбициями, здесь он зубрил, словно мешки таскал, заботясь единственно о том, чтобы как можно скорее все это закончилось. Не так много было вещей, которые его по-настоящему интересовали в обширном материале, но все это надо было прочитать и запомнить. Ему стоило огромного труда и усилий оставаться в стороне от разного рода политической деятельности, которой всегда несколько остерегался. Это область, в которой он ничего не понимал и не хотел понимать, а, что важнее всего, ни к чему из того, что проповедовалось, он не испытывал ни малейшего доверия. Опыт допросов превратил его в подозрительного и осмотрительного человека.
Это было не то учение, как он его себе представлял, и не те науки, в которых он находил много смысла, но и это закончилось. Получение диплома юридического факультета было отмечено в доме Волни, как огромная победа. И действительно, на пути к ней Геда преодолел множество препятствий, но принял ее без радости и без какого-либо ощущения триумфа.
Потом он отслужил в армии, сначала полгода в Вировитице, а остаток — в Пироте. Родителям он запретил его навещать. Не хочу, чтобы обо мне думали, как о маменькином сынке, объяснил он. Вернулся домой и поступил на работу в Водное содружество, что считал лишь вынужденной мерой, пока не найдет чего-нибудь лучше. Это место, тем не менее, имело и свои плюсы. Со временем даже оказалось, что оно полностью ему подходит. Поскольку он был юристом и переводчиком, то часто ездил в командировки в разные придунайские города, а оттуда и дальше, в Европу. Ходил по антикварным лавкам, музеям, комиссионкам, аукционам и перекупщикам в поисках предметов для своей коллекции, и все это намного раньше, чем наши границы стали доступными для неограниченного количества частных поездок. Так как учреждение было довольно скромное, в нем работали спустя рукава и без особых волнений. Мы в углу, не мешаем никому, говорил их директор Маливук. Так и было на самом деле. У Геды сложились прекрасные отношения с десятком остальных служащих, хотя за пределами конторы они и не общались, если не считать, что пару раз в год, на праздники, он приглашал их к себе домой. Те, кто осмеливался, приходили на славу, другие — на день рождения или какой-нибудь государственный праздник. Он показывал им коллекцию или только новые предметы, приобретенные недавно.
Профессор Волни всегда слегка фыркал. Чистой воды фантазии, эти ароматы, говаривал он, но только в разговорах со своей Милой. Туман, нечто ненадежное и преходящее. Далекое от действительности. Получишь насморк, например, и все, конец! Дунешь — и нет ничего. Развеется облачко, и никто больше о нем не узнает. Такой ум, боже мой. Такой мозг. Он мог бы научиться всему, чего пожелает. А это все бесплодный дым. Фу-фу-фу, и нет его! Ты ведь прекрасно знаешь, что твой сын гений, шлепала его по руке добрая Эмилия, только сердишься, а сам не знаешь, почему. Жалко мне его знаний и доброты, вот почему.
Несмотря на это, одно из своих лучших сочинений он посвятил сыну, а его названием дал понять, что, в конце концов, принял его талант к обонянию мира. Назвал он его «Адажио к аромату лилии». Это произведение задумано, как свадебный подарок, упрекнул он, только чтобы напомнить, что уже пришло время забыть Ольгу Скрипку и серьезно оглядеться вокруг. Может, и тут есть девушки. Годы проходят. Когда не в свое время, все сложнее.
Родители не знали, что Геда годом раньше, а ровно через девять лет после своего возвращения, получил первую открытку, в которой его сердечно приветствовали Иван и Ольга. Фамилия «Скрипка» была кокетливо перечеркнута, а «Брохановски» написана очень крупными буквами, чтобы ему все было совершенно ясно. Я не забыл, но простил вам, скажет он, смеясь, когда они однажды летом, в середине шестидесятых, приедут его навестить. Маленькая Мила будет учить их семилетнего сына Федора плавать без обязательного пластмассового лебедя, за шею которого он судорожно цеплялся, когда бы ни вошел в воду. Она же над ним смеялась.
Через шесть-семь месяцев после написания композиция «Адажио к аромату лилии» дождалась и первого исполнения в зале музыкальной школы. Автор играл на скрипке, а за фортепиано была молодая коллега, Ольга Попович, дипломированная пианистка, выпускница Белградской академии, из класса профессора Найека, когда-то ученица, а теперь преподавательница своей родной средней школы.
Зал был довольно велик, но очень быстро заполнился, что для небольшого городка не вполне обычно, за исключением, когда играл или дирижировал капельмейстер Волни. Ученики были вынуждены стоять вокруг и за задними рядами. И Геда вместе с ними, потому что опоздал.
Ольга Попович в тот вечер играла, по мнению госпожи Эмилии, поистине волнующе, но, как потом сама призналась, с трепетом, достойным сольного выступления в Карнеги Холле. Если бы она могла предположить, что вскоре после этого концерта станет в некотором роде постоянным членом маленького оркестра Волни, ее волнение, может, было бы еще больше, если такое вообще возможно.
После игры, радостная и раскрасневшаяся, она стояла в обществе молодого доктора Апатовича и принимала заслуженные поздравления. Улыбалась и повторяла всем одно и то же, как заученное стихотворение, что все заслуги принадлежат маэстро, композиция прелестна, и было истинным наслаждением играть с таким артистом, как директор Волни.
Тут подошел и Геда, поздравил ее довольно формально, перекинулся парой слов со своим приятелем, и почти было двинулся дальше. Затем, будто что-то вспомнив, отвел ее в сторонку и серьезно прошептал: спасайте, я серьезно провинился. Только вы можете меня избавить от неприятностей. Выйдем, прошу, со мной на улицу, и я вам все объясню. Она коротко извинилась перед доктором и пошла за Гедой.
Несмотря на то, что знала его с раннего детства, она всегда немного стеснялась этого молодого красавца. Испытывала к нему какое-то почтение. Это началось еще с тех пор, когда девочкой она приходила к его матери на занятия. Не сказать, чтобы она часто с ним разговаривала. Просто не осмеливалась. Он всегда ей казался каким-то далеким и загадочным. За эти дни, пока они с директором репетировали концерт, ее часто оставляли на ужин, и тогда она пыталась завязать с Гедой какой-то разговор, но все, что ей удавалось сказать, казалось банальным и глупым. И теперь она тоже волновалась.