Дом на улице Гоголя
Шрифт:
Оценку внешних данных жены Сергея можно бы и оставить особям мужеского пола, но в данном контексте эта тема имеет значение. Оксана, конечно, не совсем крокодилица, но не представляю, как с её мощной корпулентностью и лицом привокзальной буфетчицы она может казаться мужу привлекательной. Хотя нужно признать, что в последнее время в ней стал появляться своеобразный солдафонский шарм, но меня он напрягает ещё сильней, чем её прежняя никакушность. Полагаю, что Сергея её внешнее облагораживание тоже не очень радует — что-то я не замечала, чтобы он бросил на свою жену хотя бы один мужской взгляд. Не зная, что они супруги, об этом невозможно догадаться — родственники, но не мужчина и женщина,
Только слепой может считать, что Сергей счастлив в браке, Сергей не живёт, а спит: «Что воля, что неволя — всё равно, всё равно». Гера этого не видит, потому что когда они вместе, Сергей на время оживает. Да, они настоящие друзья, им легче друг с другом, но вот какая странность: Сергей не рассказал Гере, что у вас должен был родиться ребёнок. Я это объясняю так: он был раздавлен чувством вины, и не только был, он до сих пор раздавлен, при любых других обстоятельствах он непременно проговорился бы Гере о ребёнке. Он винил себя, и получил в наказание Оксану. Ты винила себя, и самонаказалась морячком. Тот факт, что с тобой жизнь обошлась жёстче, чем с твоим возлюбленным, ни о чём не говорит: ещё не вечер. Сдаётся мне, что Сергея впереди ждут неслабые испытания. В этом моём утверждении нет злорадства, есть только тяжёлое предчувствие. А ты, дорогая подруженька, уже испила свою чашу цикуты, опустошила её до донышка, и, что самое важное, в итоге не умерла. Стало быть, надо жить.
Прежней Наташи Василевской больше нет, и это, скорее, хорошо: уж больно летучая ты была по молодости, лёгкая как пушинка. Мне за тебя всегда было страшновато: ты жила как летала, и мне чудилось, что однажды земля не сумеет тебя удержать. И однажды она не удержала. Пройдя через суровые испытания, Наташа стала взрослой, и эта молодая женщина вполне заслуживает своей доли счастья. Я желаю тебе счастья, Наташа, и я верю в твоё счастье. Нет причины, которая могла бы помешать тебе стать счастливой. Её просто нет».
Стилистика письма немного удивила Наташу, она и не подозревала, что тонкая и сдержанная Юля способна на язвительную ироничность. Вероятно, журналистика сделала своё дело, решила она без долгих размышлений. Не о чем было особенно размышлять: Юлин пассаж об Оксане, как ни странно, органично вписываясь в общий контекст письма, не нарушал его основного посыла. Как только Наташа прочла его, мысль, прицепившаяся в электричке — «кто я такая есть?» — стала казаться до жути инфантильной и пустой. «Я есть, и это совсем неплохо», — эта формула выдавала предельный для тогдашней Наташи уровень оптимизма. И подступавшая время от времени тоска о Серёже, наконец, оставила её — какими бы ни были на самом деле его отношения с женой, это не отменяет того факта, что у него давно уже своя, отдельная от Наташи жизнь. Внешние обстоятельства не замедлили подтянуться: вскоре произошло её знакомство с графом Батурлиным.
Свой ответ Юле она выстраивала, стараясь выдерживать тон, не обязывающий подругу к встречной откровенности, но всё же высказала просившееся наружу: «Догадываюсь, что в твоей жизни произошло нечто такое, что делает наше с тобой знакомство даже не то чтобы неслучайным, а вполне закономерным. Мне кажется, что многое из того, что ты адресовала мне, в определённой степени относится к тебе самой». В своём коротком ответном письме Юля обошла тему их схожести, и Наташа поняла, что поставила себя в дурацкое положение: перешла укреплённую границу личной Юлиной территории. Они ещё обменялись парой коротеньких писем,
Однако просьба Батурлина познакомить его с кем-то из друзей заставила Наташу перешагнуть барьер неловкости, и она позвонила Юле. Сейчас Наташе предстояло свести вместе ту, которая одним письмом вытащила её из отчаяния и того, кто соединился для неё со словом «надежда». Приглашать в дом замужнюю женщину одну, без супруга, она посчитала дурным тоном, а на то, чтобы обнаружить себя для Германа, а, значит, и для Сергея, решиться не могла. Наташа придумала совместную с Батурлиным и Юлей поездку на дачу, тем более, что, действительно, пришла пора проведать Маняшу, пополнить её запас продуктов, и привезти домой поздних овощей с дачного огорода.
Батурлин, услышав, что на даче постоянно живёт племянница Ивана Антоновича, которую зовут Мария Петровна, удивлённо спросил:
— Ужель та самая Маняша? Это она ребёнком вместе с Иваном Антоновичем и Ольгой Оболенской жила на Алтае?
— Совершенно верно, сегодня вы увидите ту самую Маняшу, про которую много слышали.
— Но ведь с племянницей вашего деда произошло что-то такое, о чём Иван Антонович ни думать, ни говорить не может.
— Произошло. Но дед простил Маняшу. И бабушка Оля простила.
— Что-то связанное с отречением от неблагонадёжных родителей, практиковавшимся здесь в тридцатые годы?
— Как вы догадались? — изумилась Наташа. — Она подписала всё, на чём настаивал комсомолец-муж. Но это не спасло Маняшу, она отправилась в лагерь вслед за бабушкой Олей. На воле у неё осталась крошечная дочь, а когда комсомолец-муж ушёл на фронт, девочку отдали в детский дом. Потом, комсомолец попал в плен, её переместили в настоящий ад — в лагерь для детей врагов народа. Выпустили Маняшу и бабушку Олю из ГУЛАГа почти одновременно, вскоре после окончания войны. Дед мне говорил: «Если бы ты видела, как разно встретились с волей эти две женщины! Оля надорвала на лесоповале сердце, если чуть ускоряла шаг, тут же начинала задыхаться, но радовалась каждому дню свободы, была счастлива тем, что может обнять нас с Лизонькой, матерью твоей. А Маняшу мы далеко не сразу подвигли заняться поисками дочери — она была раздавлена лагерем».
— Ваш дед простил Маняшу, отчего же она живёт не в его доме, а на даче?
— Дед-то простил, да она сама себя не простила.
— А её дочь? Почему они не вместе?
— Не сложились у них отношения. Дочь не сумела простить Маняше того, что целых пять лет по выходе из лагеря мать не забирала её к себе.
Они уже подъехали к месту, где их поджидала Юля, которую они должны были «подобрать» по пути на дачу, так что хоть Наташа и заметила, что Владимир Николаевич опять помрачнел, но не успела поинтересоваться, чем же именно она не угодила в этот раз. А вскоре и спрашивать ни о чём не понадобилось: Батурлин, очарованный Юлей, держался непринуждённо и любезно. Впрочем, Наташа уже имела возможность убедиться, что граф, когда захочет, может быть приятнейшим собеседником.
В тот день её удивил другой человек — Юля, которую она никогда раньше не знала такой распахнутой, такой тёплой. Нет, Юля не болтала без умолку, она произнесла едва ли больше десятка фраз, и улыбка её была не из категории «чииз», а, скорее, отсветом улыбки, и, тем не менее, Юлину нежность смогла ощутить не только она, но и Батурлин.
— Натали, ваша подруга совершенно прелестное создание, тонкое и грациозное. Она хорошо пришлась бы в Париже, — оживлённо говорил Батурлин по возвращении на улицу Гоголя.