Дом на улице Гоголя
Шрифт:
А Юля, воспользовавшись краткой отлучкой графа, сказала:
— Ты хотела получить от меня два отзыва: о нём отдельно и о нём применительно к тебе. По первому пункту: фешенебельный мужчина, как когда-то говаривал один мой приятель с курса.
Ого! Оказывается, у неё водились приятели в университете, а ведь в своё время поговаривали, что однокурсники Юли не любят её точно так же, как и Герины студенты-архитекторы.
Юля, заметив движение в лице собеседницы, едва заметно усмехнулась:
— Тебя, вижу, это удивляет, но в первое университетское время у меня было целых два друга. В начале второго курса их ушли не по собственному желанию. Потом была ты, тоже
Юля не знала, что ответить.
— Так вот, перейдём ко второму пункту: Владимир Николаевич и ты. Прости меня, Наташа, но мне думается, что у вас не срастётся. Он цельный, а ты надломленная. Даже если ты посчитаешь, что уже полностью восстановилась, всё равно будешь не цельной, а склеенной. Как и я. — Грустное Юлино «как и я» можно было считать запоздалой репликой на письмо, в котором Наташа говорила о схожести их судеб. — Я вовсе не хочу сказать, что он лучше тебя. Не зря у нас говорится, что за одного битого двух небитых дают — битые больше понимают про жизнь, снисходительнее к человеческим слабостям, в чём-то даже деликатней, во всяком случае, они аккуратней обходятся с людьми. А твой граф явился из другого мира, оттуда, где много принципов и мало чуткости. К тому же, твою историю с Сергеем нельзя считать законченной. Если ты сделаешь для себя верные выводы из неё, может быть, тогда ...».
Глава шестнадцатая
Накануне отъезда французского гостя дед заметил, что Наташа поскучнела. «Ничего, ничего, дочка, это не ловля блох, спешка тут ни к чему, — думал Иван Антонович. — Что-то между вами уже зародилось. Если и дальше не спешить, глядишь, оно и срастётся. А не выйдет у вас, так много беды не будет, и в прежний ступор ты уже вряд ли впадёшь».
Деду было ясно как день, что Наташа увлечена графом, и увлечена настолько, что сама этого не осознаёт. Также он давно уже понял, что не архивы и фотографии, а его внучка являлась главной целью визита Батурлина.
Владимиру Николаевичу, по-видимому, тоже не хотелось расставаться с Наташей — в день отъезда он обратился к ней с просьбой проводить его до Москвы.
— Отец составил список обязательных к посещению и фотографированию мест. Вот, взгляните, Наталья Павловна, — Батурлин расстелил на столе карту Москвы, — Никола в Подкопае, где-то рядом бывшие палаты нашего предка, потом к Успению на Покровке — это должно быть совсем недалеко, можно пешком пройти, дальше вот сюда — в Елохово, оттуда в Лефортово. Дальше уж как сложится, а перечисленные уголки я должен обойти непременно — это всё места, знаковые для Батурлиных. Составите мне компанию, Натали?
Разумеется, она согласилась. Дед был доволен, что Владимир Николаевич пригласил Наташу осматривать места, связанные с историей его рода. Он не беспокоился на тот счёт, что в Москве Батурлин вскружит внучке голову, а потом упорхнёт в свои Парижи. Иван Антонович понимал, что имеет дело с человеком, который не нарушит данного слова.
— Я буду счастлив, если у вас появятся серьёзные намерения относительно Наташи. — сказал Иван Антонович, когда решился поговорить Батурлиным о том, чтобы тот не задумывал соблазнять его внучку. — Она слишком ранена для того, чтобы пережить короткий роман как приятное приключение.
— Вы имеете в виду замужество Натальи? — спросил тогда граф, и Иван Антонович догадался, что Батурлину известно
— Неудачное замужество — лишь логическое завершение драмы её первой любви. — Не входя в подробности, ответил Иван Антонович.
Батурлин в том разговоре был вполне откровенен с Наташиным дедом. Пошёл уже четвёртый год, как он овдовел. Он долго приходил в себя от напряжения, накопившегося за время болезни жены, когда то появлялась, то угасала надежда. А потом, в глухой пустоте, плотно окружившей его после смерти жены, возникла Наташа, та русская, которая связала обоих Батурлиных с потерянной родиной.
Иван Антонович хорошо понимал Батурлина, он сам овдовел приблизительно в том же возрасте. Для него не стало неожиданностью, когда Владимир Николаевич попросил внучкиной руки, хотя по его предположениям это должно было произойти несколько позже.
Выезжать в аэропорт предполагалось в шесть утра, поэтому ложиться намеревались пораньше, да всё как-то, то одно вспоминалось, то другое. А когда уже, было, разошлись по своим комнатам, Батурлин постучал в Наташину дверь.
— Вы ещё не легли? Не уделите мне несколько минут?
И одной минуты было много, что бы произнести: «Наталья Павловна, вы позволите попросить вашей руки у Ивана Антоновича»? — и услышать в ответ тихое «да».
В старой столице, как называл Москву Батурлин, они долго блуждали по запутанным переулкам старинной Покровки, в захламлённых дворах разыскивая то, что осталось от белокаменных палат, принадлежавших в семнадцатом веке предку Владимира Николаевича сотнику и воеводе Никите Батурлину, выполнили не только программу-минимум, предложенную отцом Владимира Николаевича, но и успели побывать на первом отделении концерта в Большом зале Консерватории.
Прежде чем отправиться в аэропорт, Батурлин проводил Наташу на вокзал — она уезжала из Москвы первой. Она решила возвращаться в Загряжск поездом, чтобы выспаться за две ночи — накануне почти не спала, но улегшись, уснуть не могла, долго лежала, не в состоянии ни о чём думать, кроме прощального поцелуя у вагона. Потом тихо заплакала, плакала долго, не понимая из-за чего эти слёзы, думала при этом: «Правильно, что он не сказал мне о любви. Это такие затёртые слова, что нет смысла их произносить. Всё правильно».
Потом два месяца Наташиных треволнений, из которых главным стало переживание о платье — о длинном вечернем платье, которое во что бы то ни стало предстояло раздобыть до отъезда в Париж, где была назначена помолвка. Очень уж не хотелось Наташе ударить в грязь лицом перед будущими аристократическими родственниками — «чай, не на помойке меня нашли», нервно шутила она. Купить достойный вечерний наряд оказалось невозможным делом, сшить его тоже не удалось — знаменитая загряжская портниха не сумела удовлетворить Наташину невесть откуда появившуюся требовательность, не удалось это и питерскому ателье, выдаваемому за элитное. Батурлин говорил, что волноваться не стоит, будут только самые близкие, несколько человек, но всё же Наташа волновалась ужасно, и, как позже выяснилось, не на пустом месте: эти несколько оказались разновозрастными, но одинаково импозантными господами в смокингах и немыслимо элегантными дамами. В конце концов, платье прилетело оттуда, куда скоро вылетала Наташа — из города Парижа. Бывшая сочинская, а ныне французская подруга Соня расстаралась и нашла способ переправить подарок в Союз, как она теперь называла страну, в которой родилась и выросла.