Дом на улице Овражной
Шрифт:
Вержинский замолчал и долго лежал, откинувшись на смятую подушку. Должно быть, ему было очень трудно говорить. Но он вдруг заговорил снова, медленно, часто умолкая, чтобы отдохнуть.
— В ту ночь мне не пришлось больше взяться за свой дневник. Вероятно, часовой у амбара что-то заподозрил и доложил о моем странном посещении начальнику караула. Около трех часов ночи раздался стук в дверь. Я поспешил спрятать тетрадь в щель между стеной и половицей. Хорошо, что успел. Денщик отворил, и ко мне ворвался Белецкий. Он вытащил
Альберт Владимирович снова надолго умолк. Я опять подумал, что он уснул. Но он проговорил, потирая рукою грудь слева:
— Больше ничего не помню… Очнулся уже в лазарете. Судили меня в трибунале. Я рассказал о себе все, без утайки… И про пленных рассказал… Наверно, судьи мои видели, что я раскаиваюсь искренне. Потому и сохранили мне жизнь. Больше в армию я, конечно, не вернулся. Уехал в Екатеринбург, к матери, поступил работать… Мать скончалась… Тогда и стал я ездить из города в город, искать, узнавать… Попал и сюда… Здесь и умру…
— Что вы! — горячо стал я его успокаивать. — Вы молодой еще… А Ольгу мы с Женькой найдем… Если я не найду, то уж он обязательно!.. Он знаете какой? Упорный!..
— Молодой, говоришь? — переспросил Вержинский и ласково улыбнулся, взглянув на меня. — Да ведь мне давно пора на пенсию, мой милый мальчик. Шестьдесят два года не шутка… Но я буду работать! — Лицо его опять помрачнело. — Буду работать, пока смогу держаться на ногах! Пока бьется сердце. Теперь оно, увы, совсем слабое… Никуда не годится…
— Да зачем же работать! — воскликнул я. — Если заявление напишете, то вам сейчас же без разговоров пенсию дадут!
Казалось, он не слышал меня, думая о чем-то своем.
— Никакими человеческими силами, — сказал он, — не создать, не восстановить того, что мы тогда разрушили. Кровь, смерть, нищета, боль, унижения… Все это шагало по нашим следам. И для чего? Для чего? Разве я в первые же годы после войны не увидел, как ошибался? Разве я не видел, что за несколько лет советская власть сделала с Россией то, чего ни Колчак, ни Керенский, ни сам царь с его министрами не смогли бы сделать в тысячелетие!.. Разве трибунал решает, можно или нельзя простить человеку его преступление? Нет, мой трибунал здесь, вот здесь… — Он постучал костяшками пальцев по своей груди, с той стороны, где бьется сердце, и добавил чуть слышно: — И этот трибунал уже вынес мне приговор…
— Но вы ведь их спасти хотели, тех пленных! — не вытерпел я. — Вы же сами тогда написали в дневнике.
Чуточку подумав, чтобы вспомнить, я прочитал наизусть:
— «Мне казалось, что мы призваны действительно навести порядок в многострадальной нашей России. Но день за днем это убеждение сменялось в душе моей другим: я перестал верить в это призвание. Мы больше похожи на шайку бандитов и грабителей, мародеров и пьяниц, чем на доблестную армию освобождения России от „красной заразы“…»
Он слушал, широко раскрыв глаза, с таким странным выражением, будто бы я наговорил ему невесть каких радостных вещей. И понемногу бледность на лице его сменилась легким розовым румянцем. Я увидел, как дрогнули его красноватые веки и как по щеке на подушку медленно сползла слеза.
— Вы что, Альберт Владимирович? — испугался я и вскочил. — Может, вам, правда, воды принести, а? Хотите?..
Я больше не чувствовал никакого страха. Мне почему-то стало очень жалко этого удивительного старика, который, наверно, был совсем одинок и несчастлив.
— Не надо воды, мой мальчик, — слабо улыбнувшись, проговорил Вержинский. — Не надо. — Он с трудом дотянулся и погладил меня по руке. — Спасибо тебе… Большое спасибо…
Глава четырнадцатая
Я долго ждал автобуса на остановке, нетерпеливо бегая по тротуару и не замечая, что мороз начинает пощипывать щеки и уши. Ну и удивится Женька, когда я расскажу ему о Вержинском!.. Вот, поди, вытаращит глаза!.. И оттого, что я действительно смогу поразить Вострецова, у меня прыгало сердце.
Наконец, переваливаясь в намерзших колеях, подошел автобус. Со скрипом раздвинулись двери. Я втиснулся в них.
Сжатый со всех сторон пассажирами, я вспоминал все, о чем мне рассказывал Альберт Владимирович. Это надо было получше запомнить, чтобы в точности пересказать Женьке. Мне не приходило в голову, что я мог пропустить что-нибудь очень важное или, воспользовавшись такой необычайной встречей, позабыть расспросить подробнее о самой Ольге, которую Вержинский видел собственными глазами. Мне казалось, что я узнал у него все, что только можно было узнать. Ведь, уходя, я даже спросил, что это за таинственные буквы «N. R.» над стихами про луну и любовь. Альберт Владимирович объяснил, что это первые буквы имени и фамилии одной екатеринбургской его знакомой — дочки какого-то доктора, Нади Ростовцевой.
— Так, юношеское глупое увлечение… — добавил Вержинский. — Нарядная куколка. Пустышка. Жеманная барышня. — Он слабо шевельнул рукой, и брови его дрогнули, будто бы ему вдруг стало больно за то, что он сочинял стихи для такой глупой и пустой девчонки, как эта Надя.
Сойдя с автобуса, я что было сил помчался домой. Меня подгонял ветер, дующий в спину, и нестерпимое желание непременно поскорее поделиться хоть с кем-нибудь необычайной новостью. Я забыл, что меня, наверно, заждались дома, что уехал на завод с поручением отца в три, а сейчас уже, должно быть, около семи. Передо мной все еще стояло усталое и печальное лицо Альберта Владимировича. Почему он вдруг погладил мою руку и стал благодарить? За что?..
Прыгая вверх по лестнице через две ступеньки, я решил сейчас же рассказать обо всем, что со мной случилось, отцу. Но мать встретила меня сердитыми упреками.
— Где это тебя носит, непутевого? Отец болен, я с ног сбилась, а он, нате, пожалуйста, пропал неизвестно куда.
— Почему же, мама, неизвестно? Очень даже известно. Я, знаешь, у кого был? У Альберта Вержинского! Честное слово!..
— У какого еще Вержинского? — проворчала мать.
Взволнованно принялся я объяснять ей, кто такой Вержинский, кто такая Ольга, какое задание дал нам с Женькой Иван Николаевич. По-моему, довольно понятно рассказал и про судебную бумагу и про дневник… Мать выслушала меня, не прерывая. А потом сказала, покачав головой: