Дом одиноких сердец
Шрифт:
Похороны прошли незаметно. Приходили коллеги отца и матери, говорили о чем-то, было много цветов… Если бы на следующий день Иру попросили ответить, на каком кладбище похоронены все ее родные, она не знала бы, что сказать. Вокруг была пустота. Несколько раз заходили сердобольные соседки, но, видя, что Ирина держится спокойно, не плачет, только смотрит вокруг каким-то странным, остановившимся взглядом, решили, что обойдется — переживет девчонка. Беда, конечно, страшная — да у кого беды не случаются? Взрослая, самостоятельная, с квартирой — найдет себе место в жизни, не заплутает. Они продолжали время от времени заходить к ней, но Ирине их визиты были так явно в тягость, что вскоре даже соседка по лестничной клетке перестала
Два месяца после смерти семьи Ира жила так: утром вставала, садилась к окну, долго смотрела во двор. Иногда выходила, чтобы купить хлеба и молока. Если бы кто-то ей сказал, что два месяца подряд она питается одним хлебом и молоком, то она не поверила бы. Хотя не замечала, что ест вообще. В голове ее вели разговоры бабушка с дедушкой, заканчивали какие-то споры родители, а Ира возражала или, наоборот, поддерживала их. Иногда голова была пустая и легкая, и тогда она целый день смотрела на деревья за окном или на бегающих во дворе ребятишек. Когда темнело, ложилась спать.
Через два месяца она проснулась от телефонного звонка. Незнакомый голос с легким акцентом поинтересовался, не собирается ли она продавать квартиру? Есть хороший вариант для обмена, прямо около парка. Может быть, она подумает?
Ирина огляделась вокруг и увидела сантиметровый слой пыли, почувствовала запах плесени, заметила, словно в первый раз, все вещи, оставшиеся от родителей… Решение продать этот склеп пришло немедленно и было единственно верным и правильным. Надо все сменить. Все. А после она начнет новую жизнь.
Ирине показали предлагаемую ей квартиру, она очень быстро подписала какие-то документы и так же быстро оказалась… на улице. Милая паспортистка, прекрасно понимавшая, что она делает, когда передавала информацию о девчонке, оставшейся одной в трехкомнатной квартире, утешала себя: все равно той в наследство еще дом в деревне останется. Не пропадет. А ей самой деньги, полученные за информацию, необходимы были для лечения сынишки. Каждый крутится, как может.
В милиции, куда Ирина догадалась прийти, на нее посмотрели равнодушно и даже с легким презрением — смотреть надо, что подписываешь, чай, не девочка. И развели руками. В августе Ирина шла по городу, свежему после дождя, и в голове ее опять была та же пустота, что и после смерти родителей. Теперь она потеряла и квартиру.
Дача в деревне была расположена недалеко от Москвы. Ирина купила билет и на электричке поехала туда — сама толком не зная зачем. В деревне выяснилось, что, во-первых, у нее еще нет права собственности, а во-вторых, вряд ли оно вообще появится. Какой-то незнакомый мужик долго объяснял Ирине, что ее дедушка не оформил в свое время такие-то и такие-то документы, а без них… Она поняла только одно — продать домик она не может. Жить в нем — пожалуйста, но домик был чисто дачным, с маленькой печкой-голландкой, с продуваемыми всеми ветрами стенами. Бабушка с дедушкой приезжали сюда только на лето, ради урожая, который потом целый год кормил всю семью. Жить здесь круглый год было невозможно, да и не на что — деньги, оставшиеся от родителей, у которых за всю жизнь не собралось серьезных накоплений, заканчивались.
Ира вернулась в Москву, проведя ночь в пустом, стылом, промозглом дачном доме. Выйдя с вокзала, она огляделась вокруг и в первый раз поняла со всей четкостью и беспощадностью, что идти ей некуда. Коллег и приятелей родителей она не знала. Своих подруг у нее не имелось. Квартиру ее давно продали незнакомым людям, и туда даже идти было страшно. У нее остались только могилы.
Подумав про могилы, она вдруг осознала, что понятия не имеет, где похоронены ее родители и бабушка с дедушкой. Но, покопавшись в памяти, все-таки вспомнила название кладбища — Елабужское. Оно ей ничего
Ирина зашла внутрь и долго смотрела, как пухлая продавщица сноровисто разбрасывает булки и буханки по полкам. Она и не думала ничего просить, но продавщица, глянув на нее, недовольно сказала:
— Иди, иди отсюдова. Нечего тут попрошайничать.
Ирина повернулась и пошла прочь, поняв только одно — что стоять здесь ей нельзя. Она уже дошла до выхода, когда женщина опять окликнула ее:
— Эй, ты, ну-ка постой! На вот тебе…
Выйдя из-за прилавка, она сунула Ирине румяный, мягкий батон и подтолкнула к двери. Стоя под навесом и глядя на косые струи дождя, Ира откусывала хлеб большими кусками и, давясь, торопливо глотала. Четверть батона она припрятала, хотя ей очень хотелось доесть и его. Но она поняла, что завтра здесь может быть другая продавщица и она окажется не такой доброй. Нужно было подумать о том, где взять еды.
Со следующего дня посетители кладбища могли видеть у входа женщину неопределенного возраста, с землистым лицом, сутулую, которая молча стояла, положив возле ног невесть откуда взявшуюся коробку из-под конфет «Баунти». Коробка была совершенно неуместна для подаяния, но женщина этого не замечала. Она кланялась каждому, кто бросал какие-нибудь деньги в коробку, и смотрела перед собой невидящими глазами.
Поначалу Ирину пытались гнать местные нищие, но ей повезло — ее взяла под свою защиту Марья-искусница, толстая гнусавая баба лет пятидесяти, быстро передвигавшаяся на инвалидной коляске. Она сразу поняла, что новенькая не в себе, и взяла ее в оборот — привела в свой закуток, одела, как полагается (на голову — черный платок, на ноги — стоптанные кроссовки), научила креститься. С тех пор Ирина приходила ночевать к Марье-искуснице в ее убогую конуру, а днем стояла на своем обычном месте около ограды, крестясь и отбивая поклоны. По вечерам она шла на свои могилы, пока Марья-искусница распоряжалась собранными ею деньгами — покупала в магазинчике бутылку портвейна и немудрящую закуску, а безмозглой девке, к которой она даже привязалась, — хлеба и чего-нибудь пожрать попроще.
Такая простая жизнь продолжалась до тех пор, пока однажды около Ирины не остановился приличного вида парень и, присмотревшись к ней повнимательней, не ахнул:
— Ирка! Елки-палки, Ирка Шемякина! Ты что, не узнаешь меня? Я Алеша. Алеша Тихонов.
Он смотрел на нее во все глаза, качая головой. Оживившиеся нищие подошли поближе, а Марья-искусница, почувствовав невнятную угрозу, подкатила к парню.
— Вы, молодой человек, кем ей приходитесь? — лицемерно улыбаясь во весь беззубый рот, спросила она.
— Я ей прихожусь одногруппником, — ответил парень, покосившись на калеку. — Ирка, да что с тобой случилось?
Ирина только хлопала глазами, не зная, что объяснять этому настойчивому человеку. Она вспомнила, что когда-то они вместе учились, но никак не могла вспомнить где. И только когда парень, решительно взяв ее под руку, потащил куда-то за собой, в голове ее всплыло имя — Алеша Тихонов, единственный парень в их девчачьей группе, невесть каким ветром занесенный на филфак. Вечно он хватал кого-нибудь из девчонок под руку и, начиная что-то бешено втолковывать, утаскивал в курилку, чтобы поспорить от души. Девчонки над ним подшучивали, но беззлобно, а преподаватели иронизировали по поводу неуемного темперамента студента.