Дом одиноких сердец

Михалкова Елена Ивановна

— Не получается у вас, Глеб Петрович, — с искренним сочувствием сказала Даша. — Словечко «напоследок» портит всю картину. Ведь Петр Васильевич, когда встретился со мной, не мог знать, что его убьют через два месяца, правда? А значит, все ваши построения остаются только вашими построениями, и не более.

— Да, он не мог знать, что его убьют, — подтвердил тот, внимательно поглядев на Дашу. — Но ведь он знал о своей смерти…

— В каком смысле? — не поняла она.

— В том смысле, что отец был неизлечимо болен. И жить ему, по

прогнозам врачей, оставалось не больше пяти-шести месяцев. Вы разве не знали?

Он сказал это так, что Даша сразу поверила. И теперь глядела, не понимая, на младшего Боровицкого, потом перевела взгляд в его тарелку с размоченными гусеницами. Жить Боровицкому оставалось не больше пяти-шести месяцев… То есть он знал, что скоро умрет…

— Но как же… — тихо проговорила она. — Он мне ничего не говорил…

— Что лишний раз подтверждает мою правоту, — пожал плечами Боровицкий-младший. — Откровенно говоря, я был уверен, что отец покончит с собой, но так получилось, что Горгадзе убил его раньше.

— Что вы несете?! — опешила Даша. — Почему Горгадзе? С чего вы взяли?

— А вы и этого не знали? — Глеб с нескрываемой усмешкой смотрел на нее. — Может быть, вы думали, что отец приезжает в тот дурацкий пансионат, чтобы писать свою несуществующую книжку? Ну конечно, он ведь такие хорошие декорации придумал — и ноутбук, и отдельный кабинетик для творческой личности… Только приезжал он туда вовсе не работать. Горгадзе, уважаемая Дарья Андреевна, — вот объект отцовской ненависти с того времени, как умерла мама.

— Неправда, — попыталась защититься Даша, — он редактировал его рукописи!

— Какие рукописи? — рассмеялся Боровицкий. — Хотя да, правда, Горгадзе что-то там такое писал. Только дело вовсе не в его писанине, а в том, что он — сводный брат нашей мамы, жены Петра Васильевича. Родственник, можно сказать, хоть и не кровный. Отец всю свою жизнь его ненавидел и до последнего пытался ему отомстить. За что, для вас не так уж важно. Это старая семейная история. Даже в доме престарелых не мог оставить его в покое — травил, травил, травил… И дотравился. Люди — не марионетки все-таки, могут с ниточек и сорваться.

— Но если вы знаете, то почему не расскажете следователю? — воскликнула Даша.

— А я ему все рассказал, — пожал плечами Боровицкий. — Доказательства искать — его работа, не моя. Я, честно говоря, считаю, что отец доигрался со своими играми. Вот только вас жалко — вы продолжаете исполнять свою роль, хотя режиссер давно ушел. Поймите, Дарья Андреевна, вас тоже использовали. Я просто рассказал вам правду. Что делать вам дальше — решайте сами. Только помните, пожалуйста, что иногда от прихоти умершего зависят жизни живых.

Даша вошла в квартиру и старательно закрыла за собой замок на два оборота.

— Что, опасаешься воров в свете полученного наследства? — подал голос из зала Максим, пришедший сегодня неожиданно рано.

Даша не ответила. Она устало сняла туфли и опустилась на табуретку

прямо в прихожей. Из зала вышел Проша и положил голову ей на колени.

— Хороший мой, хороший… — прошептала Даша, гладя его по голове. — Хорошая моя собака…

— Ужин разогреть на тебя? — хмуро спросил Максим, выходя из комнаты следом за Прошей.

Даша покачала головой. Максим явно не собирался мириться после вчерашнего, но сейчас это отступило на второй план после того, что она узнала от младшего Боровицкого.

— Дело хозяйское, — пожал плечами Максим и протиснулся мимо нее в кухню, но на полпути остановился, взглянул на жену сверху вниз. — Что случилось? — неожиданно спросил он.

— Что? — Она подняла на него глаза.

— Это я тебя спрашиваю — что? Что у тебя случилось? Опять со своими бурундуками поругалась?

— С барсуками, — машинально поправила его Даша и вздохнула. — Нет, не с ними. Я… мне… мне рассказали…

— Эй, ты не зареветь ли собираешься? — удивился Максим. — Ну-ка прекращай немедленно! Пойдем в кухню, и расскажешь, что там с тобой произошло.

Слушая Дашин рассказ, Максим сначала хмурился, потом недоверчиво качал головой, затем опять хмурился. Когда она наконец закончила, он откинулся на спинку стула и уставился в потолок. Помолчал минуту и произнес:

— Значит, резюмируем. Больше всего тебя, конечно, расстроило, что Шерлок Холмс оказался опиумным наркоманом, а Ватсон при нем — кем-то вроде глуповатой дуэньи. Кстати, я тебе о возможности такого расклада, если ты помнишь, еще месяц назад говорил.

— Ну тебя! — всхлипнула Даша. — Тебе смешно, а у меня…

— Да-да-да, а у тебя свержение кумира, — перебил ее Максим. — Дашка, я не понимаю, чего ты переживаешь? Что принципиально нового сказал тебе отпрыск Боровицкого, если не брать в расчет предложение о квартире? Во-первых, что Боровицкий был неизлечимо болен. Только ведь Петр Васильевич совершенно и не обязан был говорить тебе о состоянии своего здоровья. Все в лучших традициях голливудских фильмов, правда? Вот я на его месте точно бы не сказал. Потом, то есть во-вторых: Глеб сообщил тебе, что Боровицкий якобы ездил в дом престарелых, чтобы мстить за давние обиды какому-то родственнику. Ты, кстати, его видела, того родственника?

Даша кивнула.

— И что?

— Он очень злобный и совершенно невменяемый старик. И Петр Васильевич тогда сказал…

— Да помню я, помню, — махнул рукой Максим. — Короче, если называть вещи своими именами, твой Петр Васильевич сказал тебе неправду. Или, по меньшей мере, далеко не всю правду. Но тут тоже нет ничего криминального — не захотел делиться с тобой подробностями семейной вендетты. А касаемо того, что он чуть ли не каждый день мотался в «Прибрежный», дабы насолить родственничку… Хм, что-то мне такая версия не очень нравится. Спорная она какая-то. И ты хочешь сказать, что вот эти два факта здорово поколебали твое отношение к Боровицкому?