Дом одиноких сердец
Шрифт:
Все это она вспомнила, пока парень открывал дверь машины и усаживал ее внутрь. Отъехав от кладбища на приличное расстояние, он обернулся и сказал:
— Так, Ирина, я тебя сейчас отвезу к себе, и ты мне все расскажешь. Где твои родители?
— На кладбище, — честно ответила Ира.
— Что — оба?! — ахнул Алеша.
— Да. И бабушка с дедушкой, — добавила она, потому что они лежали вчетвером, и не сказать об этом было бы нечестно.
Он замолчал. Ирина отвернулась и стала смотреть в окно. Машина тронулась с места, и через десять минут они заходили в подъезд многоэтажки. Пока поднимались на лифте, Ира
Зайдя в прихожую, Ирина сделала два шага по коридору, недоумевая, зачем ее сюда привезли, и тут увидела идущую ей навстречу пожилую женщину в черном платке. Лицо женщины показалось Ирине смутно знакомым, и она вежливо поздоровалась.
— Ира, — окликнули сзади.
Она обернулась и поглядела на Алешу, который уже разулся и смотрел на нее тем же странным взглядом, что и в машине.
— Ира, это зеркало, — тихо сказал он.
Не сразу поняв, что он имеет в виду, Ирина сделала шаг навстречу пожилой женщине в черном платке и с удивлением провела пальцем по стеклянной поверхности. Отражение… Всего-навсего ее отражение. Вот эта незнакомая женщина — она сама, Ирочка Шемякина, хорошая домашняя девочка, немного скучная, но очень правильная, у которой все будет хорошо в жизни, потому что ее так любят бабушка, и дедушка, и мама, и папа. Которой в сентябре исполнилось двадцать лет, а она про это совсем забыла.
— Алеша, как же так? — непонимающе прошептала Ирина, вскидывая на него глаза. — Алеша, что же получается… Это — я? А мама с папой… они же умерли, Лешенька… Они же все у меня умерли…
Она упала на колени перед зеркалом и в первый раз с того момента, как услышала о гибели своих родных, разрыдалась. Ее колотило от слез, руки тряслись, но она ничего не чувствовала, кроме невыносимого облегчения, и не слышала собственных диких, разрывающих тело рыданий за ласковым голосом, шепчущим у нее над ухом:
— Бедная моя Иринка… Бедная. Ну поплачь, поплачь… Все прошло. Все прошло».
Глава 7
Некоторое время Даша сидела, глядя на исписанный листок в своей руке, потом еще раз перечитала историю. Какая-то догадка мелькнула у нее в голове и уже почти сложилась в слова, но тут громко, назойливо зазвонил телефон. Чертыхнувшись, Даша бросилась искать трубку, которая долго не находилась, но в конце концов обнаружилась в Олесиной комнате.
— Алло, — запыхавшись, выдохнула Даша, совершенно уверенная в том, что звонит Максим.
— Дарья Андреевна? — раздался в трубке уверенный мужской голос, показавшийся Даше знакомым.
— Да, я слушаю.
— Это Глеб Боровицкий. Дарья Андреевна, я хотел бы поговорить с вами. Сегодня в два часа вас устроит?
В первые секунды Даша слегка оторопела, но тут же собралась.
— Я не совсем уверена, что меня вообще устроит встречаться с вами, — медленно произнесла она и почувствовала, что человека на том конце провода ее слова удивили. «Потрясающая самоуверенность! — мелькнуло у нее в голове. — Ведь он даже не сомневался в моем ответе. Интересно, это воспитание Боровицкого или его дети сами по себе получились такие… убежденные в собственной правоте?»
— Дарья Андреевна,
«Ну что ж, — подумала Даша, — уже имеется прогресс — он не ставит меня перед фактом, не заявляет, что чего-то хочет, а просит». Но вслух ответила иначе:
— Где вы хотели бы встретиться?
— В «Игуане». Бар находится на…
— Спасибо, я знаю, где находится «Игуана», — перебила его Даша. — Извините, но меня это место не устраивает.
— Почему? — удивился младший Боровицкий.
— Потому что это бар, ориентированный на гомосексуалистов, — объяснила Даша, стараясь удержать смешок. — Я против лиц с нетрадиционной ориентацией ничего не имею, но проводить встречи предпочитаю в более… э-э… традиционных местах. Хотя, если вы настаиваете…
— Нет-нет, не настаиваю, — заторопился Глеб Боровицкий.
— Тогда моя очередь предлагать, — сказала Даша. — «Мой Париж» вас устроит?
— Хорошо, — огласился Боровицкий. — В два часа.
И повесил трубку, не прощаясь.
Спустя три часа Даша вышла из маленького уютного кафе с таким выражением лица, что проходившая мимо женщина средних лет удивленно обернулась ей вслед. Глеб Боровицкий не любил тратить лишних слов и поэтому сразу предложил ей: треть стоимости квартиры наличными — и она передает ему с братом все права на недвижимость, как и собиралась вначале.
— В противном случае, — объяснял он, методично перемешивая в тарелке салат из чего-то проросшего, напоминавшего Даше замоченных в сметане гусениц, — вас ожидает длительный судебный процесс, и вовсе не обязательно, что он закончится в вашу пользу. Подумайте. Мы вас не торопим. И, пожалуйста, учтите еще одну вещь…
Вот из-за той самой «одной вещи» у Даши и появилось выражение лица, которое встречная женщина определила как ушибленное. По словам Глеба Боровицкого, получалось, что Петр Васильевич ее самым беззастенчивым образом использовал.
— Поймите, Дарья Андреевна, — спокойно объяснял Глеб, — мой отец никогда и ничего не делал просто так. Никогда, понимаете? Если он общался с человеком, значит, был уверен, что знакомство с ним ему когда-нибудь понадобится. Если совершал добрый и вроде бы бескорыстный поступок — значит, в будущем он приносил отцу неплохую выгоду. Наш с Олегом отец был далеко не бездарным человеком, — тут Глеб невесело усмехнулся, — но основной его талант лежал вовсе не в профессиональной сфере. У папы, знаете ли, было потрясающее чутье на людей и на их поступки, если можно так выразиться. Отец вообще был прекрасным психологом. Ему нужно было посвятить себя именно этому роду деятельности, и тогда…
— Зачем вы мне рассказываете такие подробности? — резко спросила Даша.
— Чтобы вы понимали подоплеку поступков уважаемого вами Петра Васильевича, — не задумываясь, ответил Глеб. — С определенного возраста мы с братом перестали так легко поддаваться воздействию отца и разыгрывать роль марионеток в его любительских пьесах. А он всячески старался… не то чтобы нам отомстить, но поставить нас на место, показать — где он и где мы. Чтобы разыграть козырь с квартирой, в которой мы с братом действительно нуждаемся, ему нужен был кто-то вроде вас. Разыграть, так сказать, напоследок комедию в лицах.