Дом свиданий
Шрифт:
Маша была так поражена, что пропустила мимо ушей титул благодетельницы, не слишком-то, в отношении ее, подходивший к старой «генеральше». Адель продолжала:
– И, представь, как странно она умерла: от радости. Она сорвала банк в Монте-Карло… Умница старуха! Такая оказалась на этот раз благоразумная: перевела выигрыш в Петербург… И тотчас же телеграфировала мне: «Встречай, завтра выезжаю». А дня через три пришла полицейская телеграмма из Берлина: «Ваша родственница, Полина Рюлина, постигнутая в вагоне
– Вы теперь богачиха, Адель! – поздравила Маша.
– Да, этот выигрыш и ликвидация дела дают мне недурные средства, – спокойно согласилась Адель. – Мы сейчас покончили с Прасковьей Семеновной относительно обстановки и прочего… Эх, Люлю, бедняжка! Если бы ты оставалась еще у нас! Теперь была бы свободна!.. Все насмарку! Понимаешь? Все!
– Бывает счастье, да, видно, не для нас! – пробормотала бледная, с мучительно сжавшимся сердцем Маша.
Адель оглянулась, не подслушивает ли кто, и, выразительно глядя в глаза Лусьевой, сказала тихо, но внятно:
– У вас тут есть одна… Катерина Харитоновна… Знаешь? Ты с ней посоветуйся… рекомендую!
Маша встрепенулась и насторожилась.
– Я уже говорила…
– Тем лучше. Баба умная, слова на ветер не скажет, когда не пьяна. Жаль, что это с ней редко бывает… Ну, а теперь – до свиданья или, правильнее будет, прощай! В Монпе-лье ты вряд ли попадешь; а я в Петербург не скоро… пожалуй, что и никогда. Ну его к черту!
– Постойте… подождите… минуточку!.. – цеплялась за нее Маша. – Ну, – а Ольга – что? Как она поживает?
Адель слегка поморщилась.
– Ты о какой Ольге? О Брусаковой, что ли? Об Эвелине? Ну да, конечно! Я забыла! Ведь вы друзья были, как два попугая… Неразлучные… inseparables… Ну, с ней плохо!.. Пакет ее я, конечно, уничтожила, но ей оттого не легче. Она в Швеции, в лечебнице для алкоголиков…
– Боже мой!.. – ахнула Маша.
– Безобразно пить стала… – брезгливо говорила Адель. – Две белых горячки в зиму. Фоббель был деликатен: отправил ее в лечебницу на свой счет… Конечно, очень благородно с его стороны… А впрочем, кто же и споил ее, как не он? Вместе в охотничьем домике чертей по стенам ловили… «Студент» отравился. Слышала? В газетах писали.
– Нет… Совсем, значит, с ума сошел?
– Кто знает? Он в «Аквариуме» был с Ремешкою… Вдруг подходит к ним какой-то господин. Смотрит на «Студента» в упор и говорит: «Так вот ты где? Ловко!..» «Студент» побледнел, а господина – как не бывало: пропал в публике. «Студент» говорит Ремешке: «Ты – как хочешь, а мне здесь оставаться больше нельзя…» И уехал в город. Вернулся Ремешко поутру домой, а «Студент» лежит под письменным столом, уже холодный: «Жить надоело. В смерти моей прошу никого не винить…»
– Поди, хлопот-то, хлопот вам было?
– Нет, ничего… Конечно, неприятно, но – могло быть хуже. Если бы его проследили, тогда – действительно – история была бы. А тут – что же? Жил был титулярный советник и дворянин Иван Лазаревич Войков, и пришла ему фантазия покончить свое существование посредством цианистого кали… Свалили на несчастную любовь. Жозька перед следователем трагедию распустила, будто из-за нее… Ну и квит. Только паспорт погас.
– Кто он был, Адель?
– Ну, душенька, об этом я и сама не все знаю, а – что знаю, постараюсь хорошо позабыть.
– Я думала, что теперь, когда мертвый, можно…
– Есть, Люлю моя милейшая, такие сокровища, что и мертвецам опасны. Полина Кондратьевна отчаянная была, что «Студенту» пристанище давала… Рано или поздно из-за него всем нам крышка была бы. Долго еще этот страх мне мерещиться будет. Молодчина «Студент», что отравился! Жил свиньей, но умер хорошо.
– Господин-то в «Аквариуме» кто же – сыщик, что ли, был?
– А черт его знает! Нет, – если бы сыщик, то на месте арестовал бы… Скорее, не из товарищей ли старых? От этой публики, если клещом прицепится, можно схватиться за цианистый кали пуще, чем от сыщика.
– А «Графчик»?
– Его в ту пору, к счастью, уже не было в Петербурге. С ним нам давно расстаться пришлось: очень обнаружился… из провинции слухи доходить стали… Теперь он в Египте живет, в Порт-Саиде «дом» держит… Воображаю этот вертеп!
– Так что вы дотягивали дело с одним Ремешкою?
– Да, с твоим Ремешкою. Ну, этот в огне не горит, в воде не тонет, и, конечно, везет каналье. Обрел в Мариенбаде набобшу какую-то… рожа – на всех зверей похожа, но деньжищ куча… Женится и навсегда в Австралию перебраться намерен.
– Господи! Куда только таких людей не бросает!
– Да. Супруга ему титул покупает у португальских графов каких-то… Мы с ним разошлись по чести, приятелями. Этьен даже парфюмерию свою жене его поставлять будет…
Марья Ивановна вспомнила, как покойная Рюлина не соглашалась отпустить Ремешку из крепостной зависимости документам ее даже за пятьсот тысяч, и повторила:
– Но какая же вы теперь должны быть капиталистка, Адель!
Адель пропустила ее восклицание мимо ушей, видимо, не желая разговора о средствах своих, и продолжала:
– А граф Иринский умер. Уже давно. И – как скверно, старый подлец! Представь: у него нашлась какая-то бедная кузина, а у той дочь, девчонка лет одиннадцати, – херувим вербный. Старикан увидел и обомлел, а кузина сообразила накрыть нашего достопочетного хорошим шантажом. Поторговались они, сколько прилично, сперва обиняками, потом начисто. Наконец кузина соглашается, назначает: приезжайте в шесть часов вечера… я уйду ко всенощной и прислугу ушлю… Тот, глупая мумия, в восторге, прикатил, ног под собой не чует…