Дом там, где твое сердце
Шрифт:
– Откуда ты знаешь настоящие желания Омара, дитя?
– Как это откуда? – Лиз с досадой глянула на Лалие. – Драгоценный алмаз вашей души не упускает ни одного случая рассказать мне об этих желаниях!
Хусейн скупо улыбнулся.
– О, ibna, то, что у мужа на устах и что у него на сердце, порой различается, как небо и земля…
– Не думаю, что Омар Лалие настолько сложно устроен! – сердито отрезала Лиз. Улыбка на смуглом лице Хусейна тут же увяла.
– Ты говоришь о моём сыне, женщина! – подчёркнуто спокойным тоном произнёс он. Даже взбалмошная рыжеволосая Низель отчётливо видела сопровождающий этот тон знак "Опасность". Но возлюбленная Омара перещеголяла и её.
– Я буду говорить то, что думаю, даже о вашем ненаглядном пророке Мухаммеде, а не только о ничтожном Омаре Лалие, этом поддельном арабе…
– И добьёшься этим того, что – в лучшем случае – муж скажет тебе "талак". Разведётся, – пояснил Хусейн на непонимающий взгляд северянки. – Или отведёт к кади. Кади – это судья. Если он постановит забить тебя камнями в назидание всем болтливым и непокорным жёнам, то камни возьмёт всё поселение и…
– Не надо, – хриплым голосом остановила его Лиз. – Я знаю, что такое быть забитой почти до смерти камнями…
– Правда? – немного удивился Хусейн Лалие. Незаметно он оглядел девушку с головы до ног, пытаясь понять – она ли сама была подвергнута этому наказанию или кто-то другой на её глазах. Если северянка лично прошла через кару, на которую обрекают гулящих женщин, она никак не подходит в жёны его сыну. А если нет? В любом случае это оставило в её душе глубокие шрамы. Следует разузнать поподробнее.
Сознание плавало словно в тумане, и перед внутренним взором снова вставала ужасная картина трёхлетней давности: Линета, привязанная к стволу дерева. Толпа обезумевших женщин с выставленными вперёд когтями, готовыми разорвать её на куски. Перекошенные лица, беззвучно раскрывающиеся рты, пена, стекающая на подбородки. Камни, множество разных камней, летящих в потерявшую сознание жертву – Лиз могла различить траекторию полёта каждого камешка, но не могла остановить их. Кровь, стекающая по лицу сестры и по её ногам – из тела Линеты выходил ребёнок Раймонда Стронберга. Ценой этой потери жизнь Линеты была спасена, и она даже не потеряла зрения, хотя долго не могла потом открывать опухшие глаза. А четырнадцатилетняя Элиза Линтрем навсегда запомнила слово "потаскуха", каким обзывали женщины лена её старшую сестру. Сама ещё ребёнок, она не смогла защитить Линету; а та сокрушалась лишь об одном – о гибели дитя от любимого мужчины. Раймонд Стронберг – сокровище Линеты, её Бог…
Девушка задрожала всем телом и начала стонать. Хусейн Лалие, вспорхнув с дивана, взял её за руку.
– Ты чувствуешь боль и горечь, дитя. Доверься мне, ibna, и я умерю твои печали.
– Правда? – северянка затравленно посмотрела на него. А потом перехватила руку Хусейна обеими руками. – Вы можете это, мсье Лалие, верно? Конечно, можете! Все знают, что великие волшебники живут во дворцах на Востоке. Они могут приказывать ветрам, и в небе над их дворцами всегда с одной стороны светит солнце, а с другой – месяц со звёздами…
Губы Хусейна Лалие, прикрытые усами и бородой, странно задрожали, а тяжёлые веки почти полностью скрыли глаза. Но голос оставался таким же ласковым:
– Ты готова довериться мне, дитя?
Элиза судорожно закивала – говорить она не могла.
Старый араб соединил перед собой ладони, полностью спрятав руки в рукавах, пробормотал какое-то заклинание над образованным пальцами шаром, а после опять разделил его пополам. В пустых до того ладонях сиял необыкновенной красоты голубой камень. Девушка хрипло ахнула – такого зрелища она не видела никогда.
– Слеза Фрейи…
– Да, – согласился араб, мысленно перебрав пантеон древних скандинавских богов. – Когда богиня любви плакала, на землю падали прекрасные драгоценные камни аметисты. Вглядись в него, ibna, и ты увидишь в его сиянии своё будущее…
Лиз потянулась всем телом к камню, голубое пламя внутри которого завораживало её. Руками она не осмелилась бы коснуться дара богини Фрейи, но камень был так прекрасен, он манил и обещал невероятной силы наслаждение. Лалие раскачивал его вправо и влево перед её глазами, видя, что девушка уже не сможет выйти из состояния транса. Голос араба изменился, стал более низким и певучим:
– Глаза твои так устали, Феризат, веки так тяжелы… сон – вот что излечивает любое горе… спи, Феризат, усни, я буду охранять твой сон и повелевать им… Спи, но слух твой пусть останется так же остр. Слушай меня, Феризат, слушай…
Голова северянки с закрытыми глазами коснулась спинки кресла, и Хусейн Лалие убрал аметист в складки бурнуса. Никакой магической силы, по правде говоря, кристалл не имел, он служил только способом концентрации внимания; и в этом качестве его время от времени использовали уже четыре поколения его, Лалие, предков. А он передаст камень Омару, когда мальчик достаточно повзрослеет, чтобы мудро распоряжаться им.
– Ты спишь, Феризат? Ответь мне.
Губы девушки неуверенно шевельнулись. Вторая попытка была успешнее.
– Да, господин, – монотонно проговорила она.
– Я освобождаю твой дух, Феризат. Пусть он летит вперёд и увидит будущее. Тебе, Феризат, суждено стать наречённой супругой Омара Лалие?
Хусейн шёл на риск, задавая вопросы, ведомые лишь умеющему прочесть Книгу Судеб. Но ему необходимо было знать волю Аллаха, чтобы случайно не пойти поперёк неё. Хусейн Лалие был верующим человеком до кончиков ногтей.
Девушка беспокойно зашевелилась. Голос её прозвучал грубо:
– Ответ, которого ты ищешь – "да", господин.
Закрыв глаза, Хусейн вознёс короткую молитву во славу Аллаха. Голос его окреп:
– Слушай меня, Феризат, и сделай так, как я скажу тебе. У тебя не появится даже мысли не подчиниться моей воле, ибо Я буду наблюдать за тобой. Ты готова?
– Да, господин, – прежним тусклым тоном повторила Элиза.
– Как только часы пробьют одиннадцать, ты не сможешь спать. Ты оденешься так, чтобы свести с ума мужчину, ты умастишь благовониями своё тело и пойдёшь в спальные покои Омара. И ты предложишь ему себя. Он не сможет отказаться от моего подарка. Этой ночью ты станешь рабыней желаний Омара. Ты поняла, Феризат?
Равнодушное "да, господин" прозвучало в четвёртый раз. Удовлетворённый, Хусейн Лалие поднялся.
– Хорошо. У нас есть ещё время. Спи, Феризат. Я уйду, а ты спустя половину часа проснёшься и не познаешь ночного покоя до тех пор, пока не исполнишь мою волю.
Открыв глаза, Элиза Линтрем обнаружила себя лежащей в кресле. Книга стихов Хайяма упала на ковёр, а часы на стене и непроглядный мрак за окнами показывали, что наступает ночь. В деревне люди всегда ложились рано, и Лиз следовала укоренившейся привычке, хотя сейчас в этом особой необходимости не было. Никто не помешал 6ы ей спать и до полудня, если она этого захотела 6ы. Но Лиз Линтрем, прожившая восемнадцать лет – целую жизнь – крестьянкой, считала, что нет ничего прекраснее вечно юного, дышащего свежестью розового рассвета над Эльмареном, нет слаще вкуса росы на зелёных листьях, нет ничего белее и чище снега в полях её северной страны. Сейчас следует пойти в свою комнату и уснуть, чтобы завтра провести ещё один бессмысленный и бесполезный день в темнице.