Дом учителя

Березко Георгий Сергеевич

— Очистить проезжую часть! Рассредоточиться! Укрыться! Живо! Живо! Что вы там чешетесь?! Повторяю — рассредоточиться и замаскироваться!.. Ввиду возможного воздушного нападения.

Быстрый, ладный, франтоватый, затянутый в желтые офицерские ремни, в новенькой фуражке с блестящим на солнце лаковым козырьком, он легко вышагивал вдоль обочины, а останавливаясь перед каким-нибудь замешкавшимся возницей, вперял в него снизу черненькие, гипнотизирующие глаза.

— Ну-с, будем шевелиться или будем ждать фугаски на голову? — спрашивал он.

Свои две машины Веретенников отвел довольно далеко — метров за двести пятьдесят и поставил

на берегу, под ветвистыми, клонившимися к воде вербами. Забрав затем с собой Кулика и Кобякова, он вернулся на дорогу… Старший батальонный комиссар сколачивал теперь строительную команду для быстрейшего восстановления моста. Дело представлялось трудным, но при достаточной энергии посильным, так как мостовые опоры уцелели. А главное — раздумывать не приходилось: другого моста на десятки километров вверх и вниз по реке не было. И, чтобы эвакуировать отсюда большой переполненный госпиталь и переправить все скопившиеся здесь армейские тылы, никакие трудности не могли служить препятствием.

С машинами остался Виктор Константинович и с ним — доверенный его заботам Гриша Дубовик, четырнадцатилетний солдатик.

Как и следовало ожидать, вскоре в небе появились немецкие бомбардировщики. Летя с запада, они на этот раз не возвращались с бомбежки, а с волнообразным нарастающим воем шли на бомбежку, обремененные многотонным грузом. Звеньями, в боевом порядке, они исчезали порой в летящих навстречу тучках и, пронзив их, появлялись снова, увеличившись в размерах. На переправе не было уже заметных целей, дорога опустела, люди, принявшиеся было за восстановление моста, рассыпались, залегли, и бомбардировщики стали пикировать на город и на монастырь.

Виктор Константинович стоял в своем ивовом укрытии, около машин, и смотрел — смотрел, застыв, как в столбняке. Береговой откос здесь несколько повышался, и сквозь завесу из ветвей, с немногими трепетавшими на них листьями, ему было видно, как умирал под бомбами этот город… Там, на его тихих улицах, в его садах, словно бы извергались с каменным грохотом вулканы. Бомбы ложились сериями — можно было даже видеть, как их черные рои отделялись от самолетов, неслись вниз, — и внизу сериями вспухали бурые, черно-желтые облака. Мгновенно разрастаясь, они сливались в одну низкую, колыхавшуюся тучу, ее комкало взрывной волной. И тут же грохотали новые разрывы и вспухали новые облачные клубы, воспаленно подсвеченные заревом, — в городе забушевали пожары.

Высокий, заостренный, как огонь свечи, золотистый язык прорезал дымную тучу… Истомин подумал, что это загорелся Дом учителя, их недавний не долгий приют. Так, светло запылав, он и отлетел к небу, этот Дом со своим солнечным зальцем, с райскими лимонными деревцами, с портретом Льва Толстого, с книжными шкафами, с говорливыми половицами. И Виктор Константинович не оплакал его гибель — лишь мелькнула, тут же пропав, мысль о женщинах, что оставались там, в доме. Хорошо, если успели добежать до какого-нибудь убежища, а если не успели? — и, наверное, не успели… Дым вдруг повалил в другом месте гуще, приобрел чадный, голубоватый оттенок — дошла, видно, очередь и до маслозавода, до тех чистеньких домиков, обсаженных рябинами. И может быть — с каким-то отстраненным ужасом подумалось Виктору Константиновичу, — может быть, не стало в эту минуту ни старой, толстой бригадирши, угощавшей их сливками, ни молочно-глянцевитой девочки, которую так волновало: «Где правда?»

Струйка совсем белого дыма вплелась в плотную, неспокойную тучу, бесследно растворилась в ней. И Виктор Константинович, точно кто ему подсказал, подумал о древней церковке со слюдяными оконцами, что с незапамятных лет стояла в городке, а сейчас изошла белым легким дымком.

Он вздрогнул и обернулся, почувствовав, что кто-то коснулся его локтя, — Гриша Дубовик, его подопечный, подошел сзади.

— Чего робять, трясца их матери?! — закричал мальчик. — Як у том цирке летают.

И верно — бомбежка вызывала представление о гигантском цирковом аттракционе под куполом неба. Бомбардировщики описывали плавные кривые и, сваливаясь в пике, падали носом на цель, затем так же плавно, округло выходя из пике, они почти вертикально взмывали к зениту — и опять выписывали круги. А на земле занимались пожары и носились смерчи из вонючих газов и раскаленных кусков металла; стоял непрерывный, длинный вой и грохот…

Дьявол! — дьявол кружил над людьми, и завывал, и ревел от неутолимой злобы, истребляя все, над чем пролетал!

Разрывы стали приближаться к реке. Несколько крупных фугасок взорвались за монастырскими стенами, и вставшие там высоченные фонтаны были розовыми от кирпичной пыли. Когда пыль рассеялась, открылись в стенах новые обвалы, ярко-красные, как свежие раны. Еще одна серия бомб частью попала в реку, подняв там водяные столбы, частью искромсала береговой откос.

— Ложись, дяденька! Хутчей, хутчей! — проник в сознание Виктора Константиновича голос Гриши, кричавшего в самое ухо.

И он послушно повиновался — лег в траву лицом вниз. Напрягшись всем телом, стиснув туго заскрипевшие зубы, он ждал бомбы, которая должна была покончить также с ним. И все, что еще оставалось в его померкшем сознании, все его ощущения, его страх, его смертная тоска, — все, что было им, Виктором Константиновичем Истоминым, сосредоточилось в одной точке спины, между лопатками, там, куда должна была ударить нацеленная в него неотразимая стрела.

Девятая глава

«Давай на оборону!»

Солдаты

1

Город еще горел, когда к нему подошел батальон одной из московских ополченских дивизий. И, не входя в город, а вернее, в дымную завесу, закрывшую то, что осталось от него, старший лейтенант, командовавший этой полусотней бессонных, черных от пороха людей, называвшейся батальоном, приказал окапываться. Дорогу дальше преграждала река, и моста на ней, значившегося на карте, уже не было; по берегу, вверх и вниз, расползались сотни машин и подвод, застрявших здесь, — армейские тылы. Какая-то импровизированная саперная команда копошилась, впрочем, на берегу, пытаясь вновь навести переправу. И командир ополченцев принял единственно правильное решение: прикрыть саперов — немцы могли появиться в любой момент.

А вскоре к реке вышел еще один отряд — прорвались из окружения пограничники, три десятка бойцов с двумя станковыми пулеметами и с 82-миллиметровым минометом; командовал ими раненый старшина заставы, которого несли на носилках. И пограничники присоединились к ополченцам. Те окопались справа от дороги — многоколейного, разъезженного большака, залегли в садах и на полевом выгоне, в свежих воронках, установили пулеметы в проемах окон каменного амбара; пограничники заняли позицию слева, на выходе из молодого березняка, перед лесистой балочкой.