Дом учителя
Шрифт:
На третьи сутки боя генерал-лейтенант приехал в дивизию полковника Богданова, дравшуюся на особо важном участке. Приехал — сказано неточно, его машина была подожжена с воздуха, водитель убит на месте, и он с адъютантом, у которого опалило лицо, где ползком, где броском, добирался до НП комдива. Бомбежка все продолжалась, и приходилось пережидать в воронках, в канавах… Лежа на спине, глядя на самолеты, пикирующие на позиции дивизии, командарм думал о том, что резервы армии на исходе, что прервалась связь со штабом фронта, но что не может же быть, чтобы фронт не предпринял каких-то действий для помощи армии, что дорог каждый час и что эта задержка под бомбежкой очень некстати. Лежать было неудобно и не соответствовало положению, но неразумно, конечно же, было подставлять себя под бомбу. Рядом негромко матерился адъютант, осторожно, кончиками пальцев потрагивая пунцовую кожу на лице, свой обгорелый чуб. И среди всех неотвязных мыслей командарму ярко вдруг блеснуло: «А ведь это твой решающий, твое Бородино…» Он тут же неловко поднялся — все ж таки пятьдесят пять лет сказывались — и пошел по дну канавы; адъютант тотчас побежал следом, испуганно крикнул: «Ложитесь! «Юнкерсы»!..» — но он не остановился.
На НП командира дивизии Богданова словно бы раскалился самый воздух. Бой шел уже третьи сутки, и вместе с другими сообщениями командарму показали радиограмму, принятую сегодня утром, — донесение батальонного радиста:
«…Батарея замолчала. Танки идут на меня. Взрываю радиостанцию. Прощайте, товарищи!»
Подписи не было, радист не успел себя назвать.
Командарм два раза прочитал радиограмму и спросил:
— Фамилия? Звание?
Ему не смогли ответить: здесь не знали имени батальонного радиста. И командарм не стал доискиваться: новые донесения о новых потерях и опасностях поступали ежеминутно, а Богданов настойчиво требовал подкреплений.
Самый молодой в армии и, вероятно, во всем фронте командир соединения, он докладывал более резким тоном, чем, может быть, допускалось. Богданов был зол: его дивизия, несмотря на весь понесенный урон, еще удерживала свой участок, но ее фланг обнажился, и повинен в том был сосед, не устоявший на своем — на стыке. В открывшуюся брешь хлынули немецкие машины, целый бронированный поток, и теперь самому Богданову приходилось отводить свои части, загибая фланг… А в его батальонах не насчитывалось уже и половины людей, страшными были потери в командном составе — только что смертельно ранило комиссара дивизии, — и его артиллеристы вынуждены были жестко экономить снаряды…
В окоп, где стояли командиры, взрывные волны швыряли колючий песок, пыль, камни. «Юнкерсы» налетали строй за строем, водили свой адовый хоровод, пикировали, — и судороги били землю.
Тлела сухая трава, и, бледно светясь, летали по ветру горящие соломинки.
— Дай карту, подумаем, что будем делать. Фронт готовит контрудар, нам обещали… — в свою очередь пообещал Богданову командарм. — Наша задача: держаться, держаться… Долго ли еще, хочешь спросить?
Богданов промолчал…
А радиограммой неизвестного радиста завладел тем временем майор — корреспондент одной из московских газет, находившийся в дивизии в командировке. И его большие, армянского типа глаза, да еще увеличенные стеклами очков, отразили какое-то благодарное страдание…
«Превосходный материал на первую полосу, — подумал и восхитился он. — Может украсить номер. Боже мой, до какого ужаса доводит профессионализм! Кто он был, этот неизвестный герой?.. Сколько ему было лет?.. Кто его ждет в тылу?»
Майор-корреспондент воспользовался тем, что на него не обращали внимания, и сунул радиограмму в свою раздутую полевую сумку с блокнотами, с полотенцем, с ржаными галетами и с письмами от фронтовиков-москвичей — он собирался уже возвращаться в редакцию, и ему надавали писем и поручений: зайти, передать, проведать. Но он, увы, опоздал и теперь совсем не был уверен, что ему повезет доставить в тыл свою замечательную корреспонденцию. При каждом близком разрыве он прижимался к стенке окопа и обмирал… Сложное чувство терзало корреспондента: не задержись он здесь на эти два дня, он был бы уже на пути к Москве, но, с другой стороны, его корреспонденция была бы беднее… «Что такое безымянный героизм? — спрашивал он себя. — Самопожертвование? Сознание долга? Мне трудно ответить… О чем думал этот радист в самую последнюю минуту, о ком, о чем он пожалел?..»
По сотрясавшемуся полю ползали ящерицами, карабкались по скосам воронок связисты. Иногда слышалось далекое, как эхо: «Санитары!», «Носилки!» Мимо поверху, низко согнувшись, пробежала в кирзовых сапожищах девушка-санитарка с разметавшимися по плечам прекрасными белокурыми кольцами волос, посыпанными земляной крошкой. Майор-корреспондент проводил ее остолбенелым взглядом. Это тоже, конечно, был отличный материал — на вторую полосу — само олицетворенное милосердие!.. Но как хотелось крикнуть: «Куда же вы по открытому полю? Бегите сюда, к нам!»
Потом все внимание корреспондента обратилось на командующего армией. Этот плотного сложения, грузноватый генерал, в запыленной плащ-палатке, с малоподвижным лицом в толстых морщинах, сосредоточил на себе общее ожидание. И если имелась возможность изменить положение и повернуть ход боя к лучшему, к успеху, то лишь один он, казалось, знал ее.
Хмуро, но не перебивая и не торопя, он выслушал доклад комдива и с таким же пасмурным вниманием расспрашивал лейтенанта, командира разведчиков, только что приползшего в окоп. Присев на ящик из-под мин, командующий вместе с комдивом принялись что-то колдовать над картой. И лишь в этот момент на его маловыразительном лице появилось выражение энергии, сдвинулись к переносице запыленные брови.
Майор-корреспондент не взялся бы судить, насколько хороши были приказы, отданные командующим, да он их почти не расслышал со своего места. Но он видел: Богданов откозырял и бросился к телефонному аппарату, кто-то еще из командиров побежал с поручением по окопу, и телефонную трубку потребовал сам командарм… Словом, на НП почувствовалось что-то новое, а на корреспондента даже повеяло надеждой…
Несколько позже он выяснил, что командарм приказал атаковать — это в создавшейся-то тяжелейшей обстановке!.. Но в армии сохранился еще небольшой резерв: пехотный, гаубичный полки, два противотанковых дивизиона — всё неполного состава, но тем не менее — резерв, и он придал всё Богданову. А тому надлежало ударить во фланг прорвавшемуся противнику, смять его, отсечь и закрыть прорыв… Офицер из оперативного управления, посвятивший корреспондента в этот замысел — на ходу, в немногих словах, — добавил с непостижимой улыбкой: «Между нами — резерва хватит нам часа на три-четыре». Но корреспондент привык уже встречать среди штабных оперативников высокообразованных скептиков.
Еще позднее недалеко от нового НП он опять получил возможность понаблюдать за командармом. Здесь, в старом ельнике, накапливалась для броска пехота — мелькали в зеленом сумраке загорелые затылки, потные спины, перекрещенные ремнями, скатанными плащ-палатками, падала с глухим стуком еловая шишка, задетая примкнутым штыком, с посохших ветвей легким роем осыпалась рыжая хвоя. И командарм шагал вместе со всеми, сдвигал фуражку, отирал потный лоб, поглядывал по сторонам своим маловыразительным взглядом. Можно было подумать — это идут работники, тащат свой тяжелый инструмент: «станкачи», «ручники», минометные плиты, минометные стволы, лопатки, ящики с боеприпасами, сумки, сумки, сумки — патронные, с противогазами, с гранатами, с зажигательными бутылками, — и вместе с рабочей сменой идет прораб… С этого момента доверие корреспондента к командующему еще более упрочилось, — видимо, и на войне побеждали великие труженики, только они! И кто мог бы сказать, чего было больше в солдатской службе: отваги или работы?..
…Перед вечером Богданов контратаковал, бой шел и ночью, и весь следующий день, противник потерял десятки танков — и несколько деревень вновь перешли в наши руки. Но это был непродолжительный успех: немцы располагали, казалось, неистощимыми резервами. В бой против Богданова они ввели свежий танковый корпус, и отбитые у них деревни, — вернее, задымленные пепелища и посеченные осколками сады — во второй раз пришлось оставить.
Одновременно другое танковое соединение ударило на другом участке, и дело сразу же приняло там плохой оборот. Командарм, выехавший туда, встретил на дороге расстроенную, отступавшую часть — толпу, правда пока еще вооруженную, но потерявшую связь и ориентировку; он остановил ее и сам повел назад в бой…