Дом учителя
Шрифт:
— Задержали их? — спросила Ольга Александровна.
— С двоими уже рассчитались… И знаете кто? — Кулик развеселился. — Вы его знаете, товарищ заведующая! Наш ополченец, профессор из Москвы. Аккуратно так пометил обоих — по пуле каждому.
— Виктор Константинович, литературовед!.. О! Подумать только! — пропела слепая. — Он не производил впечатления…
— Чистая работа, — сказал Кулик. — Не скажу, какой он там по своему предмету, но по стрельбе из трехлинейки — академик.
— Ты лучше скажи, как вы третьего упустили, — перебила Настя.
— Третий ушел, — сказал, точно повинился, Кулик. — Двоих профессор прищучил, а третий, который командиром у них был, ушел. Туман с реки пал, он и воспользовался. Стреляная, видно, птица…
И Кулик пересказал дальше то, что слышал от истребителей… Вблизи городка в лесу скрывались, а может, и сейчас скрываются, если всех их еще не перестреляли, немецкие парашютисты. Одетые в красноармейскую форму, они нападают на одинокие машины, устраивают засады, убивают на дорогах стариков, женщин, «сеют в тылу панику»; взрыв и пожар на мосту, по которому шел санитарный обоз, дело их рук. А командует ими одетый в форму советского капитана не то немец, не то русский предатель…
— Чисто по-нашему говорит! — сообщил Кулик. — Один истребитель раненый докладывал: чешет, говорит, паскуда, по-нашему, как по-своему.
— Ума можно лишиться, — сказала Настя. — Подходит к тебе наш капитан, ты ничего такого не думаешь, а он в тебя из пистолета…
— По-русски хорошо говорит? — переспросила тихим голосом Ольга Александровна и почувствовала, как ее плеча легонько коснулась сзади Маша.
— Вполне допустимо, — сказал Кулик, — какой-нибудь недобитый белогвардеец.
— Ума лишиться, — сказала Настя.
Когда Ольга Александровна и Маша вернулись к брату, он уже спал. Полулежал одетый, в пальто, на Машиной постели, спустив на пол ноги; один сапог валялся на полу, второй был еще на ноге — сон свалил брата раньше, чем он разделся. И Ольга Александровна растерялась: она шла сюда с намерением задать Дмитрию еще только один вопрос: кто ты? — и получить сейчас же ответ. Но вот брат спал, и это, не такое уж серьезное препятствие, ее остановило, смутило… А в глубине души она даже обрадовалась, так как страшилась того, что могла услышать. Ольга Александровна всячески отгоняла мысль о том, что командовал немецкими убийцами он, ее брат, ее мальчик Митя, но она уже подумала об этом…
С Машей она не обмолвилась еще ни словом о своей догадке, та тоже молчала о своей и только приговаривала шепотом, пока они возвращались по коридору:
— Ради бога, ради бога! Помни о своем сердце… Тебе нельзя… Ради бога!..
И поддерживала старшую сестру за локоть. А Ольга Александровна шла неожиданно легко, словно к ней вернулись в эти страшные минуты все ее силы.
— Он спит? — прошептала полувопросительно Маша.
— Что же теперь?.. — подумала вслух Ольга Александровна.
— Я не знаю, — прошептала Маша.
— Но разве мы можем ждать? — сказала старшая сестра.
Она присела на край диванчика, рядом села Маша и тесно прижалась, положила свою холодную ладонь на ее руку.
— Я слышу, как бьется твое сердечко, — сказала слепая. — Ужасно часто.
Ольга Александровна с отчаянным напряжением вглядывалась в спящего брата — темный профиль четко выделялся на белизне подушки. И в профиль это был вылитый отец — тот же короткий, прямой синельниковский нос, слегка выпяченные полные губы. Невозможно было поверить, что эти черты родного человека принадлежали убийце, то есть нечеловеку… С постели свешивалась рука — испачканная в земле, в чердачной пыли, с набившейся под ногти чернотой, но… рука как рука, хорошей формы, пятипалая, человеческая — да, вполне человеческая! И было непостижимо, что эта рука убивала, а может быть, мучила, пытала…
— Он был маленький… — рассеянно проговорила Ольга Александровна и не кончила фразы. — Ты помнишь?
— Я помню… — шепотом отозвалась Маша.
— Марки собирал, — сказала как бы самой себе Ольга Александровна.
— Оленька, умоляю тебя!.. — жалобно сказала слепая.
И обе умолкли и не шевелились… Брат спал совсем неслышно, ни звука не вылетало из его открытого рта с накипевшей в уголках слюной, ритмично поднималась и опускалась грудь — спал глубоким, покойным сном. И самый этот тихий сон наводил на сестер оцепенение ужаса, лишал воли…
— Я не могу больше, — пролепетала Маша.
— Надо же его разбудить, — сказала Ольга Александровна, но не тронулась с места.
— Ах нет, подожди, не надо!..
И Маша сжала пальцы сестры, удерживая ее.
Вдруг, точно обеспокоенный ее неотрывным взглядом, брат задвигался, повернулся на бок, одна его нога приподнялась и повисла над полом. А на его груди разошлись лацканы пальто и стал виден воротник армейской гимнастерки. Открылись и петлицы на воротнике с красненькими прямоугольничками — пальто было надето на командирскую, капитанскую форму… И последняя слабая надежда покинула Ольгу Александровну.
— Боже, ты еще и это на нас… — выговорила она как бы даже спокойно, раздумчиво и поднялась.
— Подожди! — выдохнула Маша, но уже не пыталась удерживать ее.
Брат пробудился сразу — только Ольга Александровна нагнулась над ним и негромко позвала: «Митя!»
— Что? Что?.. — открыв глаза, давясь слюной, невнятно спросил он.
— Вставай, Митя! — сказала Ольга Александровна.
Он тут же рывком сел на постели, озираясь: рука его нырнула в карман пальто и вынырнула с револьвером.
— Без паники… — он откашлялся, — без паники, швестерн!..
— Послушай, Митя, — медленно начала Ольга Александровна. — Это правда? Ты с ними?.. Ты у них?..
Она сама удивилась, как безучастно, словно бы отрешенно, прозвучал ее голос.
— Да что такое? — нетерпеливо спросил он. — Где? Что?.. Да говорите же!..
— Это правда, что ты служишь им… им? — продолжала Ольга Александровна тем же безучастным голосом.
— А… ты вот о чем? Ну, а если… — Взявшись было за сапог, Дмитрий Александрович вновь кинул его на пол — он почувствовал облегчение. — Я уже подумал…