Дом Весталок
Шрифт:
В таком плену Цезарь провёл почти сорок дней, и всё это время вёл себя так, будто находился на отдыхе. Если ему хотелось вздремнуть, а пираты слишком шумели, он посылал к ним одного из своих рабов с приказом вести себя тише. Когда они устраивали развлечения или состязания, он присоединялся к ним и нередко побеждал и обыгрывал – и обращался с ними так, будто не он их пленник, а они его телохранители! Чтобы заполнить досуг, он писал речи и сочинял стихи, практикуясь в искусстве, которому обучался у Аполлония Милона, а потом читал это всё пиратам – представляешь, те сидели и слушали! А если у них хватало наглости перебивать или насмехаться, Цезарь называл
– И ему сходило с рук?
– Да эти пираты были смирными, как овечки! Должно быть, почуяли сильного человека – не им чета! Чем больше он давал им понять, что в грош их не ставит, тем больше они обожали его!
– Когда наконец прибыл выкуп, и они отпустили его на свободу, он отправился прямиком в Милет, снарядил за свой счёт несколько кораблей и вернулся к тому островку, где пираты устроили себе гнездо. Он напал на них врасплох, взял в плен почти всех, и не только вернул свой выкуп, но и захватил всё, что они успели награбить, и объявил своими трофеями! И поскольку наместник медлил с приговором пиратам, выискивая в законах лазейку, которая позволила бы ему конфисковать у Цезаря его трофеи для передачи в свою сокровищницу, Цезарь решил покарать их сам. Пока он был у них в плену, он много раз похвалялся, что ещё увидит, как их развесят на крестах, а они лишь потешались над ним, принимая его слова за пустую похвальбу! Но хорошо смеётся тот, кто смеётся последний. В конце концов, это Цезарь посмеялся над ними, когда их поприбивали нагишом к крестам. «Пусть все раз и навсегда запомнят, что Цезарь держит слово», - так он сказал.
Несмотря на царившую в помещении жару, меня пробрал невольный озноб.
– И ты слышал это на Форуме?
– Ну да. Все только об этом и говорят. Цезарь возвращается в Рим, и слава опережает его.
– Нашим римлянам это придётся по вкусу, - проворчал я. – Бьюсь об заклад, этот юный патриций высоко метит. Эта история – как раз то, что нужно, чтобы снискать восторг избирателей.
– Что ж, Цезарю как раз и нужно восстановить свою репутацию. История с Никомедом её изрядно подпортила, - ухмыльнулся Луций.
– Ну да, и в глазах толпы нет деяния почётнее, чем взять человека и прибить к кресту.
– Как нет ничего позорнее, чем когда тебя самого взяли, - отвечал Луций. – Пусть даже взял сам царь.
– Пожалуй, вода становится слишком горячей, - заметил я. – Если ты не против, я хотел бы ещё раз воспользоваться услугами твоего массажиста.
Следующие несколько месяцев я слышал эту историю повсюду – от досужих болтунов на улицах, от посетителей в тавернах, от философов на Форуме и от акробатов за стенами Циркуса Максимуса. Степенные люди, качая головами, говорили, что эта история поистине доказывает, какую угрозу представляют пираты Республике; но главную мораль они видели в том, что молодой бесстрашный патриций сумел подчинить орду кровожадных пиратов и в конце концов покарал их с истинно римской справедливостью.
Стоял жаркий летний день в середине секстилия, когда меня вызвали в дом патриция по имени Квинт Фабий.
Особняк, расположенный на Авентинском холме, выглядел одновременно и старинным, и ухоженным – вернейший признак, что владельцы его преуспевали на протяжении многих поколений. Стены передней были сплошь увешаны восковыми масками предков хозяина, ибо Фабии были старинным родом, восходившим ко временам основания Рима.
Раб провёл меня в комнату, где ждали хозяева. Квинт Фабий был человек средних лет с тяжёлой челюстью и седеющими висками. Валерия, его жена, шатенка с голубыми глазами, поражала красотой. Оба держались очень прямо, сидя на стульях без спинок. За спиной у каждого стоял раб с опахалом. По знаку Фабия для меня принесли точно такой же стул, за которым тоже стал раб с опахалом.
Обыкновенно в моей практике чем выше общественное положение нанимателя, тем больше времени требуется ему, чтобы изложить своё дело; Квинт Фабий, однако же, явно не намерен был терять время попусту.
– Что ты можешь сказать об этом? – спросил он, когда по его приказу ещё один раб развернул передо мной свиток папируса.
– Ты ведь умеешь читать? – спросила Валерия, и в голосе её не слышалось ни малейшего желания оскорбить – одна лишь переполнявшая его тревога.
– Умею, только не очень быстро, - ответил я, желая выиграть побольше времени, чтобы ознакомиться с письмом – ибо папирус был именно письмом – и сообразить, что же, собственно, от меня требуется.
На папирусе явственно видны были пятна от воды, края были порваны. Ещё заметно было, что его не сворачивали, а сложили в несколько раз. Почерк был детский, но твёрдый, изобилующий вычурными завитушками.
Моим дорогим отцу и матери
Вы наверно уже знаете от моих друзей, что меня похитили. Простите меня! Конечно же, глупо было заплывать одному так далеко. Понимаю, что вы очень переживаете за меня. Могу немного утешить вас: те, кто меня похитил, обращаются со мною не очень жестоко; я не голодаю и похудел лишь самую малость.
Они сказали мне, чтобы я передал вам их требования: они требуют выкупа в сто тысяч сестерциев. Деньги должны быть переданы их человеку в Остии утром в первый день ид секстилия в таверне «Летучая рыба». Пусть человек, который привезёт деньги, будет в красной тунике.
Судя по акценту и по замашкам это, скорее всего, сицилийские пираты. Возможно, кто-то из них умеет читать; и хотя я в этом сомневаюсь, но не могу рисковать и потому не пишу всего. Впрочем, как я уже сказал, похитители обращаются со мной не слишком грубо. Молю богов о скорой благополучной встрече с вами.
Ваш любящий сын Спурий.
Читая письмо, я уголком глаза заметил, как Квинт Фабий нетерпеливо барабанит пальцами по подлокотнику своего стула; Валерия неотрывно следила за мной, бессознательно прижав к губам тонкие нервные пальцы.
– Полагаю, - заметил я, окончив чтение, - вы хотите, чтобы я отправился в Остию, передал выкуп и принял у них вашего сына?
– - Да! – воскликнула Валерия, подавшись вперёд. – И привёз нашего мальчика домой!
– Он не мальчик. – Голос Квинта Фабия прозвучал неожиданно резко. – Ему семнадцать лет. Он уже год как надел тогу.
– Ты берёшься за эту работу? – спросила Валерия.
Я сделал вид, будто перечитываю письмо.
– Почему вы не пошлёте кого-нибудь из своих людей? У вас же наверняка есть доверенный секретарь?
Квинт Фабий посмотрел на меня изучающе.
– О тебе говорят, что ты умный человек. Проницательный.
– Для передачи выкупа не требуется ни ума, ни проницательности.
– Кто знает, какие непредвиденные трудности могут возникнуть? Мне сказали, что на твою осмотрительность и знание людей можно полагаться. И на твоё умение молчать тоже.