Дом Весталок
Шрифт:
– Только для того, чтобы Корнелия поняла, что ожидает её. Тит был ничтожество. Трус, слабый человек, из которого Корнелия вила верёвки. Спроси её сам. У него никогда не хватало духу слово ей поперёк сказать. Боялся её, как огня, и делал то, что она хотела – даже если она хотела погубить ни в чём неповинного человека. Это Корнелия уговорила своего расположенного к ней родственника Суллу внести имя моего брата в проскрипции – просто потому, что хотела прибрать к рукам наш дом. Она возомнила, что раз в нашем роду после смерти Фурия больше не останется мужчин, то это сойдёт ей
– Но теперь ты должна остановиться. Ты и так сделала достаточно.
– Нет!
– Жизнь за жизнь, - сказал я. – Жизнь Тита за жизнь Фурия.
– Нет! – вскричала она. – Не жизнь за жизнь – гибель за гибель! Разве смерть Тита вернула нам наш дом, наше достояние, наше доброе имя?
– А разве смерть Корнелии вернёт вас всё это? Фурия, уймись. Иначе рано или поздно тебя поймают. Ты сумела отомстить наполовину – так удовольствуйся же этим. Остальное оставь богам.
– Ты расскажешь ей? Про меня?
Я ответил не сразу.
– Скажи мне, Фурия – но только правду: ты столкнула Тита с балкона?
Она смотрела на меня прямо и непреклонно; тёмные глаза в лунном свете казались двумя осколками оникса.
– Тит сам бросился с балкона. Решил, что ему явился лемур моего брата, и не смог вынести чувства вины.
Я кивнул.
– Уходи. Уходите оба. Возвращайся домой, к своей матери, к своей племяннице и вдове своего брата. И не приходи сюда больше.
По лицу её заструились слёзы. Странное это было зрелище – плачущий лемур. Она окликнула раба; вдвоём они двинулись сквозь заросли и скоро исчезли в темноте.
К дому мы поднимались молча. Очень скоро Луций перестал стучать зубами от холода и начал сопеть и отдуваться. У самого дома я остановил его.
– О Фурии ни слова.
– Но как же…
– Скажем, что нашли лаз и караулили возле него; но никто не появился. Видимо, его отпугнуло наше появление. Если оно снова начнёт появляться, пусть выставит охрану или делает, что хочет.
– Но Корнелия же будет думать, что лемур – или кто он там - может вернуться в любой миг.
– Вот и пусть так и думает.
– По-твоему, Корнелия не заслуживает того, чтобы жить спокойно?
– По-моему, если Корнелия чего-то и заслуживает, то только той участи, которую уготовила ей Фурия. Скажи мне, ты знал, что она просто-напросто уговорила своего родственника Суллу вписать Фурия в проскрипции – потому что её приглянулся его дом?
Луций прикусил губу.
– Я… В общем, я догадывался. Но ведь не одна же она такая. Так все делали – те, кто со связями.
– Нет, не все. Ты же не делал.
Он застенчиво улыбнулся.
– Верно. Но ведь Корнелия не заплатит тебе полностью из-за того, что ты никого не поймал.
– Пускай.
– Я возмещу тебе разницу, - решительно сказал Луций.
Я положил руку ему на плечо.
– Кого встретишь реже, чем верблюда в Галлии? – Он недоумённо наморщил лоб, и я расхохотался. – Честного человека в Риме, вот кого!
– Но как ты догадался?
– Я говорил тебе, что побывал сегодня утром на Целии. Не сказал только, что разговорился с рабыней из дома напротив. От неё я узнал много любопытного. К примеру, что маленькая дочь Фурия ничего не взяла от матери, зато вылитая тётя – сестра своего отца. А это значило, что Фурия очень похожа на брата, и вполне сойдёт за него в молодости, стоит ей лишь остричь волосы и одеться по-мужски.
– Но этот её ужасный вид…
– Ну, это уже проще. Когда вдова Фурия вышла из дому и отправилась рынок, я пошёл за ней – посмотреть, что она будет покупать. Она купила среди всего прочего бутыль телячьей крови и ягоды можжевельника – дала их нести дочке.
– Ягоды?
– Ну да. Фурия порезала их надвое и налепила половинки себе на лицо. А кровью вымазала шею и волосы. Что же до всего остального, то мы с тобой можем только гадать, насколько изобретательны могут оказаться женщины, объединённые жаждой мести. Фурия очень долго оставалась в четырёх стенах, почти не выходя на улицу – этим объясняется её бледность и то, что никто не заметил, что она отрезала волосы. Да, замечательная женщина. – Я покачал головой. – Странно, что она не вышла замуж. А впрочем, удивляться на приходится. Война, смерть обоих братьев, конфискация имущества, потеря положения в обществе... Если у неё и был жених, то он либо погиб, либо отказался от неё. Да уж, несчастье как камень, брошенный в спокойную воду – круги от него расходятся всё шире и шире.
Домой я возвращался с тяжёлым сердцем. Бывают дни, когда видишь слишком много той мерзости, что есть в этом мире; и лишь долгий спокойный сон в безопасности и уюте своего дома возвращает способность радоваться жизни. Всю дорогу я пытался изгнать из памяти лицо Фурии, думая о Бетесде и Эко. Меньше всего я в этот момент думал о своём соседе и его полчищах лемуров. Я не вспомнил о нём даже тогда, когда проходя мимо стены, за которой находился его сад, ощутил знакомый запах горящих листьев. Но тут скрипнула деревянная дверь в стене, и меня окликнул хриплый шёпот.
– Сыщик! Хвала богам, ты вернулся.
В дверях стоял давешний старый раб – тот, что тогда сгребал в саду листья. Казалось, он был охвачен приступом. Хотя высота дверного проёма позволяла выпрямиться в полный рост, он стоял согнувшись. Зрачки были расширены; челюсть мелко тряслась.
– Господин посылал за тобой. Нам сказали, что ты должен скоро вернуться. Но когда приходят лемуры, время останавливается. Прошу тебя, иди сюда! Спаси нашего господина – спаси нас всех!
Изнутри доносились стоны – и не одного, а нескольких. Пронзительно вскрикнула женщина, послышались звуки падения чего-то тяжёлого. Да что они там с ума все сошли?
– Спаси нас! Лемуры, лемуры!
Его лицо выражало такой ужас, что я отшатнулся. Рука моя сама собой нащупала под плащом кинжал. Но что может кинжал против тех, кто уже и так мёртв?
Чувствуя, как бешено колотится сердце, я шагнул в сад.
Меня сразу же охватили сырость и дым. После ночного моросящего дождя пелена тяжёлой, холодной сырости опустилась на Рим; она словно придавливала дым от очагов и жаровен, заставляя его стлаться по земле. Я вдохнул и закашлялся от удушливого дыма; на глазах выступили слёзы.