Дома мы не нужны. Книга вторая. Союз нерушимый
Шрифт:
– Верблюдиц, – поправил хмурый доцент.
– Ну верблюдиц, – покладисто согласился комендант, – тоже есть работа, и тоже срочная.
Дослушать, чем именно решил загрузить сегодня гужевой транспорт Ильин, профессору не дали. Не дала никарагуанка, выскочившая из фургона на громкий смех парней. А может, это Игнатов так сильно пинал по водилу, пытаясь достучаться до совести Ильина.
Таня-Тамара тут же, как и обещала вчера, потащила Алексея Александровича сначала на утренний моцион (хорошо хоть сама не заскочила в туалет следом за Романовым), а потом в столовую. При этом она называла профессора Алешей (кто научил?!) и практически не умолкала. Очень скоро он узнал, что Орейра сегодня превосходно выспалась; что в фургоне с ней, кроме больной Сары ночевала ее израильская подруга Мария и русская медсестра Люда («Ага, – с облегчением внезапно отступившей ревности подумал профессор, – доктора куда-то отселили»). Таня-Тамара подкладывала ему новые бутерброды с холодным мясом, которые им в большой тарелке принесла почему-то сама Егорова, улыбнувшаяся никарагуанке очень хитро, с взаимным перемигиванием. Бутерброды со сладким горячим чаем шли на ура; профессор наслаждался и превосходно приготовленным мясом (не то что вчера – вкуса тех пельменей он просто не запомнил), и беседой, которая очень скоро переросла в урок русского языка – для никарагуанки, естественно.
И все таки где-то глубоко в душе Алексею Александровичу не давала полностью наслаждаться этим чудесным утром какая-то заноза – наверное та, которая поселилась в нем после слов коменданта. Эта заноза ворочалась внутри Романова и грозила вырваться наружу; и вырвалась – когда недалеко за пределами лагеря зашумели.
Профессор первым вскочил на ноги; недопитая кружка с чаем осталась на столе, а сам он, ухватив за руку Таню-Тамару, помчался к выходу из лагеря, чтобы, обогнув его вместе с девушкой, оказаться через минуту в березовом лесочке – там, где в первый день их злоключений были похоронены жертвы русской общины. Их было трое – Кристина Иванова, однофамилица беглеца, погибшая под лапами древнего саблезубого хищника, и парень с девушкой, так и оставшиеся безымянными. Те похороны были тихими, без длинных речей – лишь командир сказал несколько слов под сдавленные рыдания девушек, да Благолепов, бывший поп, остался после церемонии, не поднимая глаз на полковника, с упрямо сжатыми губами – все-таки решился проводить погибших в последний путь по христианскому обычаю.
Теперь рядом с этими могилами лежал еще один труп – завернутый в несколько слоев полиэтиленовой пленки, в которой Романов узнал вчерашние накидки от дождя.
– Витька Иванов, – Никитин первым нарушил молчание в толпе, окружившей вытянувшееся на траве тело и четверку поисковиков, которые и доставили его сюда, – кто его?
– Тот же, кто и кардинала, – угрюмо ответил командир.
– Ага, – вспомнил тракторист, – удар тупым твердым предметом по темечку.
Он сунулся вперед, чтобы развернуть полиэтилен.
– Не сметь! – воскликнул полковник.
– Не надо, – поддержали его почти одновременно израильтянки, и Анатолий отдернул руку, поднимая недоуменный взгляд на девушек.
Только теперь профессор заметил и их неестественную бледность, и то, с какой силой сжимают пальцы Оксаны с Бэйлой верное оружие. Он опять вспомнил предостережение Кудрявцева и содрогнулся – что же скрывала под собой эта пленка?!
А между тем комендант уже распорядился насчет лопат; полковнику на этот раз показать мастерство не позволили; крепкие парни, часто сменяясь (даже профессор с доцентом внесли посильную лепту), очень скоро заглубились в землю настолько, что их даже пришлось останавливать. И вот уже при помощи все тех же брезентовых ремней и двух сколоченных досок тело было внизу – так что Романову, да и большинству собравшихся здесь его уже не было видно. Впрочем, все смотрели не туда, а на командира, и видели, что он никак не может подобрать последние для Иванова слова.
– О мертвых или хорошо, или ничего, – наконец начал он с общеизвестной фразы, – не буду выдумывать сейчас добрые слова о Викторе Федоровиче Иванове. Одно скажу – он попал сюда вместе с нами; вместе с нами встретил первые невзгоды – неважно, как встретил – он был одним из нас. И здесь, сейчас, никому; слышите – никому! – не позволено лишать жизни человека. А тот кто сделал это, – палец Кудрявцева показал вглубь могилы, – уже не человек. И скоро он узнает об этом. И очень пожалеет.
Все. Земля тебе пухом, Виктор Федорович.
Полковник нагнулся, бросил вниз три горсти земли и, не оглядываясь, направился в лагерь…
Когда профессор с никарагуанкой остановился у трактора, готового в путь, полковник уже был спокоен и деловит; он даже посмеялся над предложением Никитина касательно визита к соседям в мусорной будке. А когда тракторист рассказал о верблюдах и Берлускони, рассмеялись и Тагер с Гольдштейн. Никитин с Игнатовым переглянулись – они явно хотели добавить об экономии солярки и бензина, но командир остановил их решительным жестом – казалось он читал их мысли:
– Есть вещи, на которых нельзя экономить. И престиж государства (он так и сказал – государства) – одна из них. К тому же, может придется еще кое-куда съездить… Нет, едем на двух внедорожниках: на джипе – спецгруппа и… Орейра (профессору показалось, что Кудрявцев чуть заметно ухмыльнулся); на «Эксплорере» – Левин с…
– Левина прошу оставить, Александр Николаевич, – выступил вперед Ильин, – уж больно много работы у нас для сварщика, а Борис у нас один. И Дубов тоже мне нужен.
– Вообще-то я тоже могу со сваркой, – удивил его командир, – но… ладно, уговорил.
Тогда второй экипаж – Холодов, Володин, Ирина Ильина; естественно, «наш» итальянец Василий Луччи и…
Вперед выступил доктор Браун; удивительно – его всегда чуть высокомерное лицо сейчас было просящим, даже – показалось Романову – умоляющим.
– Эге, – подумал Алексей Александрович, – а не решил ли доктор сменить место жительства – переехать, так сказать, в свободную Европу. Я бы тебя так просто не отпустил…
Но решал тут не профессор; командир после недолгой паузы кивнул:
– Доктор Браун. Ну и естественно, Никитин на тракторе. Предупреждаю – все, кроме спецгруппы идут в рейс грузчиками (он тут же перевел это на английский – для доктора, ну и для Тани-Тамары, конечно. На итальянский, для Луччи, никто переводить не стал – он и так за два дня вполне квалифицированно освоил эту профессию). Так что, Валерий Николаевич, распорядись – в прицеп пару лопат и… отыщите чемодан Иванова. Собрать в него все вещи… я повторяю – найти и собрать все. Чемодан к нам в машину. Все, готовьтесь – через десять минут выступаем.
Сам он кивнул Оксане с Бэйлой и профессору: мыть руки и пить чай – рейд может оказаться очень долгим. Командир с девушками отправился в сторону санузла («Отмывать руки!» – догадался Романов), а его самого опять препроводили в столовую – конечно же Таня-Тамара. Чай – ни остывший, ни горячий, принесенный Зинаидой в другой кружке, в горло не лез. Зато его с удовольствием пила никарагуанка, успевая допрашивать Алексея Александровича о событиях последнего часа.
Впрочем она прервалась сразу же, как по другую сторону от профессора на лавку опустился Кудрявцев. Рядом сели две девушки – спецгруппа была в полном составе. А Егорова уже несла чай – на этот раз в чайнике – сахар и все те же бутерброды. Командир в столовую пришел тоже не с пустыми руками – он поставил на стол бутылку из-под коньяка – того самого, которым они отпраздновали победу над седым исчадьем ада (что бы там не говорила Оксана Гольдберг).