Домашний зоопарк ледникового периода
Шрифт:
Глава 2. Южный Cахалин.
Сахалин это остров. Остров – слово говорит само за себя. Остров на краю земли. Сопки, туманы, леса, медведи, лосось. Место, словно созданное специально для таких, склонных к бродяжничеству подростков, как я. Здесь никого не удивляло, что ты хочешь сорваться в лес, в тайгу, пройти неизведанными тропами, покорить вершину. Здесь можно было шляться в лесу часами, до изнеможения. К подросткам на острове относились почти как к взрослым. Никто не занимался их перевоспитанием, потому что они с детства включались во взрослую жизнь: ловили рыбу, копали картошку, помогали выращивать овощи на огородах, собирали в лесу ягоду и грибы, ходили за папоротником и черемшой.
Я приехал на Сахалин с Украины, и для меня такая
Мы поселились в поселке Луговое – спутнике Южно-Сахалинска. До города ходил автобус, поселок был в получасе езды от областного центра. Мама устроилась работать в детский сад методистом, там нам дали комнату в общежитии. Я пошел в школу с двухнедельным опозданием, так как при перелете на остров, мы делали небольшую остановку в Иркутске. В Иркутске мы останавливались в доме моей тетки, которая вышла замуж за милиционера и родила от него ребенка. Милиционер мне понравился, был он разбитным, веселым, вместе мы окупировали комнату, в которой жил дед Вася – теткин отец, читали до рассвета Мопасана, курили папиросы. Мама жила в комнате с Томой. Где жил дед было непонятно. Он изредка приходил откуда-то под утро, неухоженный и словно чужой. Когда я спрашивал Юру, почему деда почти никогда нет дома, он отвечал мне, что он устроился сторожем на мясокомбинат и там проводит почти все свое время. Дед сильно заикался после перенесенной на фронте контузии и страдал приступами эпилепсии. При первой же встрече с ним, когда мы с мамой ждали прихода Томы с работы, дед пользуясь осутствием зятя, тут же рассказал нам какой он настоящий фашист, мучает его, избивает и даже связывает веревкой. По деду было заметно, что он сильно выпивает, поэтому мать не отнеслась к его словам серьезно. Мне было странным такое отчуждение от деда, поскольку я помнил, что бабушка относилась к нему с теплотой и прощала его чудачества и запои. После ее смерти, он словно потерял всякий смысл жизни, он стал никому не нужен. Когда говорят о ветеранах, я всякий раз вспоминаю деда Васю, и других искалеченных войной инвалидов, которых в детстве я много видел, побирающихся на мостах и вокзалах.
Юрка со смехом рассказывал, как однажды дед одел его форму и поехал в магазин, в который только что отгрузили колбасу с мясокомбината, и стал требовать от продавцов предъявить товар. Продавцы не знали что делать. Дед мало походил на милиционера, и всерьез продавцы его не приняли, но все-таки, из уважения в форме бить его не стали. Случайно зашедший в магазин сосед вызвал зятя, и тот хладнокровно загрузил тестя в коляску мотоцикла и увез домой.
Через год поедет куда-то под Красноярск в деревню свататься и там умрет у чужих людей.
«Жил грешно и умер смешно» – так кратко подвела итог жизни отчима моя мама, вернувшись с похорон.
В седьмой класс я шел без учебников, так как оставил их вместе с портфелем в Иркутске. У меня не было даже формы, одет я был в зеленый свитер, служивший долгое время предметом раздражения у школьной администрации. Впрочем, педагоги были люди с понятиями – приезжающие на Сахалин переселенцы зачастую не имели возможности сразу приобрести все необходимое для жизни. Сюда ехали на заработки со всего Союза, и для обустройства на новом месте им требовалось время.
В первый день по дороге в школу кто-то из школьников угостил меня «беломориной» и после пары затяжек я с трудом мог объяснить, какой класс мне нужен, потому что никотин парализовал мои речевые центры.
Я был готов к тому, что мне придется завоевывать свой авторитет кулаками, как это было принято на Украине, когда в классе появлялся новичек. К своему удивлению, меня встретили доброжелательно, несмотря на то, что среди одноклассников я заметил много ребят моего роста, и явно не уступавших мне в физическом развитии. Мне было тринадцать лет, но выглядел я старше своего возраста. У меня уже вовсю пробивались усы, я носил длинные волосы и расклешенные
В школе были свои авторитеры, среди которых выделялась группа корейских подростков, старше меня на два года. Корейцы составляли примерно тридцать процентов населения поселка, но благодаря своей сплоченности, им удавалось брать верховенство над более разобщенными русскими мальчишками. Внутри класса никакой враждебности между русскими и корейцами не было, первым моим товарищем и соседом по парте стал Сергей О, но вот корейцы старших классов восприняли мой приход с ревностью и вскоре выбрали своей мишенью для мелких издевательств и унижений. Скорее всего основной причиной их регулярных наездов была конкуренция за внимание девочек нашего класса, которые выгодно выделялись своими развитыми формами даже среди старшеклассниц.
С Сергеем мы часто ездили гулять в Южно-Сахалинск, где он вместо посещения изостудии, спускал отпущенные матерью деньги на сигареты и мороженное. Для этих вояжей он выряжался в кожанные штаны, и мы, гуляя по центральным улицам областного города, наслаждались произведенным на горожан эффектом. Мода тех лет была куда скромней и любое отступление от стандартов в одежде воспринималось как вызов общественному вкусу.
Благодаря Сергею я познакомился с бытом и кухней корейской семьи и даже однажды осмелился похлебать суп, приготовленный из собаки.
Серега был крайне наивным парнем, он принял обложку моего дневника, который на украинском языке именовался «Щоденником» за некий фирменный лейбл, и предлагал мне за него пятнадцать рублей. Я не соглашался лишь из соображений порядочности, так как знал истинную цену этому «диву» и не желал пользоваться простодушием своего товарища.
В классе был еще один новичек, учившийся до этого в престижной школе c углубленным изучением английского языка – Мишка Попов. Отчим Мишки ходил в загранку, откуда привозил ему американские джинсы и свежие хиты популярных западных исполнителей. Через него в наш поселок на краю земли проникали звезды зарубежной эстрады, задолго до того, как они появлялись на экранах телевизоров. Мишка был атлетически сложенным красавчиком, и если бы не его демонстративное высокомерие, то он не знал бы отбоя от девчонок.
Когда отчим в очередной раз привозил Мишке обновки, он надевал новые джинсы, брал в руку банку с Кока-Коллой, набивал рот жвачкой и шел по центральной улице поселка в сторону моего общежития, чтобы похвастаться своим крутым прикидом. Порой с ним случались непредвиденные несчастья, вроде случайной встречи со сбивающимися в стаи корейцами, которые ломали ему весь кайф. Однажды мы выехали с Мишкой в Южно-Сахалинск и, гуляя по парку, попались в выставленную на нас в кустах ловушку, основной целью которой были новые джинсы Мишки. Штаны Мишка не отдал, но зрелище его унижения было жалким. В тот раз он отделался тем, что отдал грабителям солнцезащитные очки, стоившие на черном рынке порядка двадцати пяти рублей. Поскольку у меня брать было нечего, я чувствовал себя хоть и униженным, но более свободно. По еще приобретенной на Украине привычке я не выходил из дома без перочинного ножа, но ни разу не осмелился его пустить в ход, кроме отдного случая, когда я всерьез напугал Кольку Субботу ножом, когда он попытался применить против меня кулаки в дворовом конфликте.
Было время, когда мы даже пытались сколотить банду, взяв в главари недавно освободившегося по малолетке Мишкиного соседа, но тот был слишком хитер, чтобы рисковать. В критических ситуациях он всегда включал «заднюю», а все свои криминальные таланты и дерзость применял ворую из наших с Мишкой квартир мелкие вещи, посуду и оставленные без присмотра деньги. Когда я случайно это обнаружил, то полностью разочаровался в криминальной романтике, порвал все порочащие меня связи и встал на путь исправления. Следом за мной потянулся и Мишка. После седьмого класса, который я закончил на одни тройки, я решил взяться за ум.