Домашний зоопарк ледникового периода
Шрифт:
После первого класса меня решили отдать в музыкальную школу. Я мечтал научиться играть на гитаре, но вместо этого мне предложили попробовать свои силы в игре на балалайке, так как классы народных инструментов испытывали нехватку в учениках и стоили значительно дешевле, чем уроки фортопьяно или скрипки.
На вступительных экзаменах в музыкальную школу мне предложили спеть песенку, и я расстерявшись решил исполнить «В траве сидел кузнечек», не подозревая насколько она окажется трудна в вокальном отношении. Моему пению сочувствовала вся приемная комиссия, все члены которой мечтали о том, чтобы мое пение закончилось как можно раньше.
Я был совершенно немузыкальным мальчиком, игра на инструменте меня не увлекала, уроки сольфеджио и вовсе были для меня китайской грамотой. Чтобы не участвовать на академических концертах я резал себе пальцы бритвой. Я был едва ли не самым бесперспективным учеником во всей музыкальной школе и единственным учеником игры на балалайке во всем городе.
По-сути, я переживал первый свой маргинальный опыт. К счастью, был двор, игры с мальчишками в футбол во дворе, которые часто заканчивалисл потасовкой между командами и здесь я был в своей стихии, мало чем отличаясь от других мальчишек. Я был рослым мальчиком и умел за себя постоять.
После развода родителей мое детство закончилось. Какие-то чужие люди стали играть в моей жизни главные роли, на которые до сих пор претендовали исключительно мои отец и мать.
У меня всегда был список домашних заданий, которые мне нужно было выполнить до прихода мамы с работы. Я носил воду из колодца, выносил помои, мыл полы и посуду, зимой таскал уголь из ящика и чистил печь, летом поливал огород и боролся с сорняками.
Я ждал прихода матери как сурового инспектора, не всегда успевая сделать все задания, так как часто увлекался игрой или часами пялился в пустой экран телевизора, ожидая начала вещания.
Хуже всего было ожидать прихода матери, когда она запаздывала с работы. Не помню сколько мне было лет, но однажды это ожидание было просто мучительным. Я выл от тоски, вглядываясь в окно, в сгущающиеся сумерки. Я выл так до прихода полной темноты, несколько часов подрят. Это ощущение брошености оставило во мне глубокий след. Я боялся оставаться один вплоть до одиннадцати лет, пока мы не переехали в многоквартирный дом, где маме дали новую квартиру, в только что отстроенном микрорайоне. Рядом стояло женское общежитие, я брал в руки оставшийся от отца армейский бинокль с восьмикратным увеличением и изучал окна напротив. Лучше всего это было делать с приходом темноты, когда тебя не было видно, зато ты мог видеть все, благодаря тому, что окна подсвечивались электрическим освещением. Я чувствовал себя как в театре. Я замирал, дожидаясь момента, когда в полузашторенном окне появлялись молодые женщины у страивали сцены переодевания, и в эти мгновения забывал обо всем на свете, я больше не чувствовал себя одиноким, напротив, я желал этого одиночества, ждал наступления темноты, как лучшего времени, когда наступало время «охоты». Случалось, что женщины обнаруживали, что за ними подглядывают и подыгривали мне. По большей части это были студентки педагогического училища, которым так же как и мне нечем было занять себя и они развлекались тем, что инсценировали сеансы любительского стриптиза специально для меня. Благодаря им я преодолел свои страхи и зависимость от материнской любви. Ее вытеснила гораздо более сильная зависимость от женского тела.
Моя мама была молодой женщиной с яркой внешностью и сильным темпераментом, и в ее жизни было достаточно много приключений, если судить по тем мужчинам, которые время от времени появлялись в нашем доме.
С одним из них – евреем по национальности, мама собиралась связать свою жизнь. Мужчина работал экономистом на каком-то небольшом заводике. В его управлении был автомобиль Москвич-комби, который он использовал, в том числе, и для того, чтобы делать оптовые закупки овощей и фруктов в наш дом. Вместе с мамой они завели гусей, а на лето, чтобы я не мешал им, переехали в небольшую времянку с печкой, купленную за двадцать пять рублей неподалеку.
Однажды ночью ко мне стал ломиться незнакомый пьяный мужчина, агрессивно вызывающий мать на разговор. Я сидел за закрытой изнутри дверью и пытался его убедить, что матери нет дома, я один и дверь ему не открою. Мужчина уходил, затем возвращался вновь, и с возрастающей час от часу яростью рвал на себя дверь, рискую сорвать крючок с двери и ворваться в дом. Я не узнал за пьяными свирепыми интонациями голоса тихого невзрачного мужа той самой женщины, которая некогда была любовницей моего отца. Его гнев был вызван каким-то замечанием в отношении его жены, которое моя мать невзначай, а скорее всего намеренно отпустила в ее адрес. Что это было за замечание, нетрудно догадаться. Жизнь тихих мужчин зачастую исполнена драматизма, который в нее вносят их блудливые жены.
Их страха я взял в руки балалайку и принялся долбить в стену соседям, надеясь шумом привлечь их внимание. За стеной жила пожилая испитая санитарка, немка по происхождению, с дочерью моего возраста. Муж женщины безвылазно сидел в тюрьме и появлялся дома всего на несколько дней раз в пять лет. По причине своего регулярного пьянства, она иногда ночевала в больнице и соседи часто забирали ее дочь к себе на ночь. По всей видимости, так было и на этот раз, но я в отчаянии продолжал колотить в стену балалайкой, пока инструмент не разлетелся на куски. Тогда я взял в руки топор и продолжал обухом сотрясать глинобитную стену, проделав в ней, в конце концов, изрядную вмятину. Под утро мужчина успокоился и ушел. Я ненадолго забылся сном с топором в обнимку. В таком виде меня и застала, вернувшаяся с ночной смены тетя Тая.
Тетя Тая была одинокой женщиной лет тридцати пяти, несколько полноватой, но довольно веселой. Она появилась в нашей семье внезапно –мама забрала ее к нам тетю Таю прямо в гипсе на время выздоровления, после того как она сломала себе ногу. Работала тетя Тая в вычислительном центре Южнотрубного завода, жила до приезда к нам в общежитии, и оказалась очень удобным в быту человеком. Она взяла на себя заботы по хозяйству, готовила обеды, занималась моим воспитанием, помогала делать со мной домашние задания, полностью подменяла мою маму, когда той выдавалась возможность отдохнуть на курорте и на время ее командировок.
Так вот, тетя Тая осталась жить у нас на несколько лет. Я не знаю, какие отношения связывали мою маму с этой женщиной. Она жила с нами даже тогда, когда в жизни мамы появлялись другие мужчины. Отношения с тетей Таей у мамы были неровными. Да, у нее со многими людьми были неровные отношения. Было время когда она выгоняла ее на квартиру и запрещала мне с ней общаться. Но я все-равно заходил к ней в гости и она мне рассказывала о своем увлечении фотографией. Пару раз она брала меня с собой на ночную смену в вычислительный центр, где работали одни женщины. Из вычислительного центра я принес домой портрет Ленина, напечатанный на листе бумаги методом програмирования с использованием всего одной буквы – то ли Ха, то ли Же, – не суть важно.
С тетей Таей мы учили таблицу умножения, и я помню наш с ней диспут по поводу математики. Я ненавидел математику, и утверждал, что это совершенно бесполезный предмет в школьной программе. Тетя Тая меня убеждала, что без математики я не смогу поступить в институт и не получу образования, которое позволит мне претендовать на хорошую работу. На что я отвечал, что собираюсь работать говночистом, но и тут тетя Тая находила аргументы, доказывающие, что мне все-равно нужно будет уметь подсчитывать сколько ведер говна я откачал, чтобы меня не обманули при расчете зарплаты. В общем, я признал правоту тети Таи и выучил таблицу умножения, жаль только в реальной профессии говоночиста мне это не пригодилось.