Домашний зоопарк ледникового периода
Шрифт:
До сих пор школа не занимала в моей жизни сколько-нибудь значимого места. Поскольку контроля за мной никакого не было, я мог неделями не ходить на занятия. Так, однажды, я подбил Сергея О, и мы две недели вместо школы громили деревянные строения летнего трудового лагрея. Закончить этот тренинг в импровизивированном лагере боевиков я предполагал поджогом, но нам помешали наши одноклассники, принесшие дурную весть, что класснуха собирается нагрянуть к нашим родителям с вопросами о причине нашего двухнедельного отсутствия на занятиях. Для Сереги это однозначало неминуемую физическую расправу дома и, чтобы как-то выйти из сложной ситуации, я предложил ему побегать босиком по снегу, чтобы слечь в постель с ангиной и, тем самым, закрыть прогулы справкой по болезни. Несмотря на всю абсурдность идеи, Серега старательно в течении часа воплощал ее в жизнь. В моей памяти на всю жизнь осталась картинка яркого солнечного дня на окраине поселка, ослепительно белый снег и мой кривоногий бесхитросный друг, скачущий по долине, покрытой льдом небольшой речушки. В какой-то момент он подскальзывается и падает без сил. Я сочувствовую товарищу, но, вместе с тем, в глубине души, меня разрывает от смеха.
– Все, хватит! – решаю я – Теперь точно заболеешь.
Серега не заболел, и мы были вынуждены пойти к класснухе с повинной. На удивление, эта мудрая женщина нас простила, с условием немедленной явки на занятия. Серега был спасен, мою же репутацию уже ничто не могло испортить. Меня и без того уже несколько раз выгоняли из школы за внешний вид, я успел отметиться дракой в классе с практикантом, который взбешенный моим поведением во время классного часа, пытался выволочь меня за шиворот, за что получил несколько ударов увесистым портфелем по голове. В портфеле я носил толстые тома полюбившегося мне американского юмориста Марка Твена, которые я регулярно выписывал в поселковой библиотеке. Благодаря этому писателю, я научился в жизни находить повод для смеха, какой бы серьезной и опасной она не казалась на первый взгляд.
Чтобы закончить рассказ о Сереге, я должен забежать немного вперед, и рассказать о том, что жизнь его сложилась не очень удачно. Его мать, работавшая на Сахалине портнихой, вместе с младшим сыном, в конце девяностых уехала в Корею, где жила на скромную пенсию, и долгое время содержала на нее своего отпрыска. Серега остался в отцовском доме, пытался поступить в институт, но провалив вступительные экзамены, ушел работать на стройку. В девяностые занялся упаковочным бизнесом, но прогорел. Сергей так и не женился, детей у него не было, жил огородом, выпивал. За год до его смерти, впервые за тридцать пять лет, я поговорил с ним по телефону. Серега жаловался на временные трудности, но не унывал и собирался подкопить деньжат и съездить ко мне в гости. Мои сверстники постепенно тихо и смиренно уходят из жизни, и мне чертовски жаль, что этого, практически, никто не замечает. Какой же смысл был в этой жизни? – хочется мне задать вопрос. Вопрос в пустоту. Вопрос, обращенный в прошлое, – в тот яркий солнечный зимний день, где Серега бегает босиком по ослепительно белому снегу вдоль замерзшей речки.
В жизни моей мамы на Сахалине произошла очередная перемена.
В общежитии она познакомилась с разведенным инженером-строителем Владимиром Константиновичем и через год вступила с ним в брак. Константинович, был умеренно пьющим мужчиной, с богатой по тем временам библиотекой, и коллекцией пластинок Шаляпина. Шаляпин меня мало интересовал, к музыке, после того как я бросил занятия в музыкальной школе, я был совершенно равнодушен, а вот собрания сочинений Конан Дойля и Джека Лондона меня привлекали и стали основой нашей дружбы с маминым избранником. Благодаря ему я полюбил шахматы, и подтянул свои знания по математике, когда решил, что мне нужно выправить оценки в аттестате, чтобы после восьмого класса поступить в мореходное училище. Константинович оказал благотворное влияние и на характер моей матери. Замужество стабилизировало ее эмоционально, он сдерживал ее воспитательные порывы, сглаживал конфликты. После того, как мама переехала жить в его комнату на второй этаж, в моем распоряжении осталась комната на первом этаже, где я стал полноправным хозяином, лишь изредка поднимаясь наверх, чтобы принять участие в семейных ужинах. Жили мы скромно, Константинович выплачивал из своей зарплаты прораба на стройке львиную долю за алименты на двоих детей от своего первого брака. Я был неприхотлив в одежде и носил все, что мне покупали.
Увлекшись шахматами, я проводил время в решении шахматных задач, изучал дебютные начала и вошел в сборную школу, занявшей третье место на областных соревнованиях среди школьников. Мои скромные успехи сослужили мне добрую службу и в школе. Учитель математики, руководивший шахматным кружком, обратил на меня внимание и мои оценки в журнале начали медленное восхождение вверх.
После окончания седьмого класса, я посвятил лето штудированию учебников физики, математики, биологии, химии, заполняя пробелы в знаниях по этим предметам, изрядно запущенные за минувший учебный год. В восьмой класс я пришел другим человеком, мне уже не было нужды искать того, у кого бы я мог списать на контрольной.
C Мишкой мы облазили все ближайшие сопки. Как правило, наши блуждания не знали ни цели, ни направления. Мы шли туда, куда нас вела лесная тропа. Так, однажды, мы взобрались на самую высокую точку южного Сахалина – гору Чехова. Открывшийся вид с вершины меня потряс. Солнце уже клонилось к закату, и его заходящие лучи осветили раскинувшиеся до самого моря просторы. Под ногами растилался ковер из горящей огнем брусники. Хотелось застыть и погрузится в наблеюдение за отрывшимся нам чудом девственной природы, но приближающиеся сумерки торопили нас вниз, домой.
В темноте мы сбились с дороги и потратили время, пробираясь на ощупь сквозь заросли дальневосточного бамбука.
Подходя к дому, уже в полной темноте, я высказал опасение, что нас должно быть уже ищут родители.
– Только не меня! – хвастливо заявил Мишка. – Я вообще могу приходить домой во сколько мне вздумается, предки не суют нос в мои дела.
Возле моей общаги наши дороги разошлись. Я поднялся на второй этаж, было около половины одиннадцатого ночи. Я зашел в комнату, на диване сидела Мишкина мама и пила успокоительные капли, которые разливала ей моя мама.
– А где, Миша? – испуганно спросила она меня.
– Миша пошел домой. – ответил я, – мы немного забудились, гуляя по лесу.
Женщина бросилась к выходу. Судя по ее лицу, хвастовство товарища не имело под собой никакой почвы – единственный сын был ее главным предметом заботы и она не привыкла надолго терять его из-под своего контроля.
Со мной же дело обстояло совершенно иначе. Это был не первый случай, когда я отправлялся в лес, ограничившись предупреждением, что либо вернусь поздно, либо намерен остаться в тайге на ночевку. Мама мне доверяла. Ей было важно знать с кем я и время предполагаемого возвращения – я полностью удовлетворял семью запасами ягоды и варенья.
Вид несобранной брусники на вершине горы меня волновал. Мне не терпелось повторить свой поход на гору Чехова. Поскольку я уже знал, что для этого требуется запас времени, то решил выйти рано утром. Шла уже вторая неделя сентября и нужно было торопиться успеть взойти на вершину, пока ягода не опала. Мой постоянный компаньон Мишка неожиданно «сдулся» – должно быть мать строго на строго запретила ему участвовать в моих авантюрах и я потратил полдня на поиски человека, который бы его заменил. Половину дня я убил на то, чтобы уговорить своего одноклассника Андрюху Пасошникова, и, поскольку времени оставалось мало, я предложил ему заночевать на вершине горы в металической будке, которую я приметил во время нашего с Мишкой восхождения. Походы наполняли мое сердце радостью, перспектива путешествия делало меня чрезвычайно активным и убедительным и Андрей согласился. Андрей был настоящим дальневосточником. Высокий, худой, рано начавший помогать отцу на строительстве своего дома, – он был обстоятелен как настоящий мужик. Он не таясь от родителей курил с тринадцати лет, знал вкус бражки и бормотухи, неплохо играл в шахматы и на гитаре. Андрей был любимчиком у девчонок нашего класса и пользовался у них популярностью за свой незлобливый нрав и скромное обаяние человека, знающего цену слову.
Пока мы поднимались в гору, нас дважды окатило дождем. Подъем занял больше времени, чем я расчитывал вначале. Остаток пути мы прошли под нескончаемым ливнем и преодолевая порывы сбивающего нас с ног ветра, в кромешной темноте. Я с трудом нашел металический домик и мы попытались устроиться на ночлег. Здесь нас ждала главная неудача – нам не удалось разжечь костер, вся приготовленная бумага отсырела, намокшие от дождя ветви не разгорались. Домик стоял на самой вершине и продувался насквозь. Мы повалились от усталости на мокрый валежник ничком, пытаясь согреться теплом тел друг друга. На какое-то время я забылся сном, в котором мне снилось, что прилетел вертолет и нас эвакуируют. Это была ночь наполненная галюцианациями. Вскоре, от обезвоживания, ноги стала сводить судорога. Стоило было закрыть глаза, как опять начинался бред. Мне снилось, что я сижу дома, возле натопленной печи и пью чай из самовара. Потом опять мучительная судорога, выход на улицу пописать и мгновенный провал в бред со счастливым спасением.