Домби и сын

Диккенс Чарльз

Сэръ Барнетъ Скеттльзъ нахмурился, разсвирплъ и, подойдя къ своей супруг, сказалъ очень явственно, что господинъ, съ которымъ онъ говорилъ, пре-без-сты-д-нй-шій наглецъ въ своемъ род. Павелъ никакъ не могъ постигнуть, отчего сэръ Барнетъ Скеттльзъ перемнилъ такъ скоро свое мнніе о м-р Бапс, котораго ему отрекомендовали, какъ превосходнйшаго человка въ своемъ род.

Скоро наблюдательность Павла приняла другое направленіе. М-ръ Фидеръ, посл двухъ-трехъ стакановъ глинтвейну, повеселлъ удивительнымъ образомъ и принялъ твердое намреніе наслаждаться всми благами міра сего. Танцы были вообще очень церемонны, и музыка скоре походила на церковную, чмъ на бальную; но м-ръ Фидеръ, очевидно, приходившій въ восторженное состояніе, сказалъ

м-ру Тутсу, что иметъ намреніе повернуть дла по своему. Посл того онъ подошелъ къ оркестру и, приказавъ играть веселе, принялся танцовать со всею развязностью и беззаботностью моднаго денди. Особенно онъ сдлался внимательнымъ къ дамамъ и, танцуя съ миссъ Корнеліей Блимберъ, шепнулъ ей — можете вообразить! — шепнулъ ей два стишка изъ простонародной чрезвычайно нжной псни, и — можете вообразить! — миссъ Корнелія Блимберъ ни мало не обидлась. Эти же стишки м-ръ Фидеръ немедленно повторилъ еще четыремъ дамамъ, которыя также не обижались. Павелъ все это слышалъ очень хорошо. Онъ слышалъ и то, какъ Фидеръ сказалъ Тутсу, что завтра, чортъ побери, придется расквитаться за этотъ вечеръ.

Наконецъ, оркестръ заигралъ самыя буйныя, площадныя аріи, и это обстоятельство крайне обезпокоило м-съ Блимберъ, которая не безъ причины опасалась, что это можетъ оскорбить благородный слухъ почтенной леди Скеттльзъ. Но леди Скеттльзъ просила не безпокоиться и очень благосклонно выслушала объясненіе касательно м-ра Фидера, который, говорила м-съ Блимберъ, несмотря на нкоторые крайности при такихъ случаяхъ, былъ вообще превосходнйшій человкъ, отлично понималъ Виргилія и убиралъ свои коротенькіе волосы истинно классическимъ образомъ.

Разговаривая съ Павломъ, леди Скеттльзъ замтила между прочимъ, что, кажется, онъ очень любитъ музыку.

— Люблю, леди, — отвчалъ Павелъ, — a если и вы любите, такъ я вамъ совтую послушать, какъ поетъ сестрица моя, Флоренса.

Леди Скеттльзъ немедленно объявила, что умираетъ отъ нетерпнія слышать миссъ Домби, и когда Флоренса начала отказываться, говоря, что никакъ не можетъ пть при такомъ многочисленномъ собраніи, Павелъ подозвалъ ее и сказалъ:

— Пожалуйста, Флой, для меня, мой другъ, сдлай милость.

Флоренса подошла къ фортепьяно и запла. Гости разступились, чтобы не загородить сестры отъ маленькаго Домби. Когда онъ увидлъ, что его сестра, добрая, милая, прекрасная сестра, сдлалась предметомъ общаго вниманія, когда онъ услышалъ ея заливающійся голосокъ, очаровательный и сладкій, раздававшійся среди безмолвной блестящей залы звучной трелью любви и надежды, онъ отворотилъ свое личико и заплакалъ, — не оттого заплакалъ, чтобы мелодія была слишкомъ жалобна или печальна, нтъ, a оттого, что "она слишкомъ мила для меня", — сказалъ Павелъ, отвчая на разспросы гостей.

Вс полюбили Флоренсу, да и какъ не полюбить! Павелъ заране зналъ, что иначе и быть не можетъ, и когда онъ сидлъ на своей мягкой соф съ сложенными накрестъ руками, немногіе могли вообразить, какой торжественный восторгъ озарялъ эту младенческую душу. Со всхъ сторонъ доходили до его слуха роскошныя похвалы "сестриц маленькаго Домби"; вс удивлялись скромности, уму, талантамъ маленькой красавицы, и Павелъ былъ въ какомъ-то упоительномъ чаду, и казалось ему, будто докторская зала превращается въ очаровательный садъ, и атмосфера вдругъ наполнилась какой-то сладкой симпатіей, которая смягчала и разнживала сердце

Какъ это случилось, Павелъ не зналъ. Все, что наблюдалъ онъ въ этотъ вечеръ и чувствовалъ, и мыслилъ — настоящее, прошедшее и будущее, предметы близкіе и отдаленные — все это перепуталось и перемшалось въ его голов, подобно цвтамъ въ радуг или въ богатомъ плюмаж павлина, когда надъ нимъ сіяетъ солнце, или въ тихомъ лазурномъ неб, когда то же солнце, закатываясь, бросаетъ яркіе лучи на безбрежное море. Многія вещи, о которыхъ онъ думалъ послдній разъ, носились передъ нимъ въ неопредленныхъ звукахъ музыкальнаго оркестра и уже не пробуждали его наблюдательности.

Фантастическія мечты, занимавшія его не дале, какъ вчера, когда онъ смотрлъ изъ своего уединеннаго окошка на бурныя воды океана, улеглись и убаюкались въ его воображеніи. Но тотъ же таинственный говоръ морскихъ волнъ, которому такъ долго и такъ часто внималъ онъ въ своей колясочк на морскомъ берегу, еще мерещился ему, и чудился въ этомъ говор привтъ любви и дружбы, и вмст слышалось ему, будто вс называютъ его чудакомъ, хотя опять-таки неизвстно за чго. Такъ грезилъ и мечталъ, слушалъ и думалъ маленькій Павелъ и быль совершенно счастливъ.

Счастливъ — пока не пробилъ часъ разлуки, роковой часъ, пробудившій общее волненіе между гостями д-ра Блимбера. Сэръ Барнетъ Скеттльзъ еще разъ просилъ Павла засвидтельствовать отъ его имени глубокое почтеніе м-ру Домби и вмст съ тмъ изъявилъ надежду, что сынъ его, посл каникулъ, постарается пріобрсть благосклонность маленькаго друга. Леди Скеттльзъ съ материнской нжностью поцловала его въ лобъ, и даже м-съ Бапсъ, бросивъ музыкальную книгу, постоянный предметъ своего наблюденія, поспшила обнять маленькаго Домби и пожелать ему нескончаемыхъ радостей.

— Прощайте, д-ръ Блимберъ, — сказалъ Павель, протягивая руку.

— Прощай, мой маленькій другь, — отвчалъ докторъ.

— Я вамъ очень обязанъ, сэръ, — продолжалъ Павелъ, наивно всматриваясь въ задумчивое лицо доктора. — Прикажите, сдлайте милость, беречь Діогена.

Діогеномъ звали цпную собаку, которая во всю жизнь одного только Павла удостоила своей искренней довренности. Докторъ общалъ покровительство Діогену, и Па. велъ поблагодарилъ его отъ души. Потомъ, прощансь съ м-съ Блимберъ и Корнеліей, омъ такъ много обнаружилъ искренняго чувства и дтской любви, что м-съ Блимберъ совсмъ забыла шепнуть кое-что леди Скеттльзъ насчетъ Цицерона, хотя это намреніе тревожило ее цлый вечеръ. Корнелія взяла своего питомца за об руки и сказала:

— Домби, Домби, ты всегда былъ моимъ любимымъ ученикомъ. Прощай, дружокъ. Благослови тебя Богь!

— A я считалъ ее такою жестокою! — подумалъ Павелъ. — Какъ легко ошибиться!

Вдругъ молодые джентльмены зажужжали: "Домби узжаетъ! маленькій Домби узжаетъ!", и все изъ танцовальной залы двинулось по лстниц за Павломъ и Флоренсой, не исключая самого д-ра Блимбера съ его семействомъ. М-ръ Фидеръ, по этому поводу, сказалъ очень громко, что такой чести, сколько онъ помнитъ, еще не удостаивался ни одинъ изъ прежнихъ молодыхъ джентльменовъ, хотя, быть можетъ, глинтвейнъ на этотъ разъ слишкомъ помрачалъ память м-ра Фидера. Лакеи, подъ предводительствомъ буфетчика, вс выбжали провожать маленькаго Домби, и даже подслповатый малый, видимо растаялъ, когда началъ укладывать книги и сундуки въ коляску, отправлявшуюся въ замокъ м-съ Пипчинъ.

Даже вліяніе нжной страсти на сердца молодыхъ джентльменовъ — a они вс до одного влюбились въ Флоренсу — не могло удержать ихъ отъ выраженія восторговъ при прощаніи съ маленькимъ Домби. Они пожимали ему руки, махали шляпами, и каждый кричалъ: "Домби, не забывай меня!" Такіе взрывы чувствительности были необыкновеннымъ явленіемъ между этими юными Честерфильдами {Слово «Честерфильдъ» употреблено здсь въ смысл свтскаго модника, льстеца. Есть въ англійской литератур книги: "The letters of Lord Chesterfield to his son", — "Письма Лорда Честерфильда къ своему сыну". Здсь авторъ между прочимъ рекомендуетъ скрывать свои настоящія чувства и считаетъ притворство необходимою добродтелью всякаго молодого человка. Книга пользуется въ Англіи такою популярностью, что недавно одинъ лондонскій портной, рекомендуя въ своемъ пуф прилично одваться, подкрпилъ свои доказательства огромной цитатой изъ писемъ Честерфильда. Прим. перев.}. Когда Флоренса на крыльц окутывала брата, Павелъ шепталъ: "Слышишь ли ты, милая? рада ли ты? забудешь ли ты это?" И глаза его искрились живйшимъ восторгомъ, когда онъ произносилъ эти слова.