Донкихоты Вселенной
Шрифт:
– Добре! Это ты славно, хлопец, сообразил. Давайте, други, руки.
Перед затейливой бронзовой калиткой выхода из городка Науки звездолетчики остановились, и прохожие могли видеть, как они соединили левые руки в пожатии и, подняв правые, как в салюте, замерли на мгновение.
– Клянусь!
– выждав мгновение, первым произнес Бережной.
– Клянусь выполнить свой долг!
– Клянусь!
– пробасил за ним Вязов.
– Клянусь Жизнью!
– многозначительно произнес американец.
Бережной пристально посмотрел на него, потом обратился
– Ну, Никита. Береги мать. Слова поосторожней выбирай. Про войны припомни.
– Это она сама вспомнит, - отозвался Никита, направляясь к приземлявшемуся за пассажирами взлетолету.
– А мы с тобой куда двинем о нашем Долге беседовать?
– спросил Бережной.
– Не о нашем. О моем, - загадочно произнес Генри Гри.
Бережной покачал головой:
– Тогда давай спустимся на берег Москвы-реки. У вас там в Америке всяких чудес полно, но такой подмосковной красоты не сыскать.
– Это надо в Канаду. Там места, на Россию похожие, встречаться могут.
По крутой тропинке спускались они к воде, ни словом не упомянув, что расстаются с Землей своего времени навсегда.
Никита, всегда спокойный, чувствовал биение сердца, когда подходил к подъезду, откуда мать обычно провожала его взглядом. Как сказать ей, что он уйдет совсем?..
Легко взбежав по ступеням, Никита открыл незапертую, как всегда, дверь и застыл от неожиданности.
В большой комнате перед видеоэкраном сидели Елена Михайловна и... Надя.
Этого он никак не ожидал, рассчитывая лететь к ней в Абрамцево.
Они обе поднялись при его появлении. Елена Михайловна с горечью смотрела на сына, а Надя в пол, не решаясь поднять глаза.
– Слышали?
– спросил Никита, кивнув на экран.
– Все знаем, все, - перехваченным голосом ответила Елена Михайловна. Надя тут мне разъяснила.
– Что разъяснила?
– Про масштаб времени, которое для тебя сожмется, как она мне показала на наших старых часах. Мы с ней как бы на конце стрелки останемся, а ты в самый центр вращения улетишь, где время твое не дугой, как у нас отметится, а точкой.
– Хочешь сказать, остановится?
– Да. У тебя, а не у нас, - теряя голос, едва слышно прошептала Елена Михайловна и бросилась сыну на грудь, содрогаясь в беззвучных рыданиях.
Он растерянно гладил ее худые плечи и спину.
– А у папы время уже стоит, - робко подала голос Надя, не решаясь посмотреть на мать с сыном.
Ей никто не ответил. Наде почудилось, что время действительно остановилось для них для всех. Но куранты старинных часов вдруг начали бить звонко и долго. Должно быть, уже наступил вечер, хотя на улице еще светло.
Наконец мать отпрянула от сына и, вытирая слезы дрожащими пальцами, спросила через силу спокойным тоном:
– А ты что, задержался?
– Нет. Я прямо из Академии наук. Правда, в пути на минуту остановились друг другу клятву дать.
– Какую клятву, сынок?
– с нежной лаской спросила Елена Михайловна.
– Выполнения Долга, мама.
– Значит, клятву дали, - как
– А я вот слышала, что ты до того еще кое-кому слово давал, - и она взглянула снизу вверх в лицо сына.
– Слово?
– насторожился Никита.
– Будто обещал не улетать, если при жизни нашей возврата тебе не будет.
Никита отрицательно покачал головой:
– Не совсем так, мама. Боюсь, Наде показалось, что я дал ей слово, какое ей хотелось взять с меня. Я не мог его дать. Это был бы не я.
– Это был бы не ты!
– упавшим голосом подтвердила Елена Михайловна. Я ушам своим не поверила.
– Да, да!
– снова вступила Надя.
– Это я вынуждала его дать такое слово, и мне представилось, что он дал его. Наверное, я ошиблась. Но теперь все равно! Потому что... потому что... я возвращаю ему слово, даже не данное мне. Нельзя обрести собственное счастье такой ценой, - и она замолчала, потом сквозь проступившие слезы добавила: - Ценой предательства... ценой жизни папы и его спутников... ради себя. Мне не было бы места на Земле.
– А матери что сказать?
– спросила Елена Михайловна.
– Сын ей слова не давал.
– Бережной просил тебя про войну вспомнить.
– Не могу я об этом вспоминать! Не могу!
– Почему, мама?
– О тебе думая, никогда о ней не забывала, матерью воина себя ощущала, хотя идешь ты спасать человеческие жизни, а не отнимать их у кого-то чужого, незнакомого.
Никита тяжело опустился на стул, застыв в напряженной позе с поникшей головой.
– Главное - понять меня, - наконец вымолвил он.
– Как мне благодарить вас обеих за это? Я подозревал, что есть он, этот проклятый "парадокс времени", но все теплилась где-то надежда на четыре года разлуки... только на четыре года... Да радиограмма из другого времени, полностью принятая в Гималаях, все решила, - и он замолчал.
Слышнее стало тиканье старинных часов.
Елена Михайловна задумчиво произнесла:
– В Гималаях? Говорят, там в Шамбале живут по нескольку столетий. Я бы нашла ее на любой высоте, лишь бы тебя дождаться. Старенькая мать - это ничего! Это можно...
– А я?
– неожиданно вставила Надя.
– Мне тоже пойти с вами? Ведь никого из людей, замороженных в жидком азоте сто лет назад в расчете на достижения грядущей медицины, так и не удалось оживить. А там, в горах, за розовым туманом... Но захочет ли Никита посмотреть на вторую старушку?
– Боюсь, что масштаб времени перекроет даже возможности сказочной Шамбалы. Увы, жизнь - не сказка. Прожитые дни не растянуть на целое тысячелетие. А дать погибнуть в космосе людям, терпящим бедствие и ждущим нашей помощи, мы, спасатели, не можем, не имеем права, пусть даже ни у кого из нас не останется надежды...
– И у тебя?
– со скрытым значением спросила Надя.
– И у меня тоже, конечно, не останется никакой надежды, - хрипло произнес Никита.
– А я? Разве я перестала быть Надеждой?
– спросила девушка, заглядывая в глаза Никите.