Донкихоты Вселенной
Шрифт:
– Прологом, но не эпилогом. Сомнение должно сопутствовать интуиции, о которой только что в коридоре говорили наши коллеги.
– Но согласитесь, Виталий Григорьевич, что для принятия вновь давно отвергнутой теории относительности мало одного факта!
– Но совершенно достаточно для принятия решения о спасении гибнущих в космосе людей.
– Спасатели могут лететь, вооруженные и теорией абсолютности.
– Нет, не могут. Им нужно учесть релятивистские эффекты и иной масштаб времени для маневра при спасении гибнущего звездолета.
Юпитер сидел
– Ваше несогласие друг с другом правомерно. Я предвидел такие расхождения при анализе принятых из космоса в Англии обрывков чьей-то речи. Земным радиотелескопам слишком мешают посторонние шумы. А потому я обратился в Международный космический центр в Гималаях с просьбой изучить в ускоренном воспроизведении возможно записанные на заоблачном радиотелескопе космические сигналы в интересующем нас диапазоне.
– О, если бы удалось их уточнить!
– воскликнул Бурунов.
– Я первый, служа науке, сделал бы выводы!
Академик Зернов хмуро посмотрел на него.
Созданный в прошлом, XX веке международный космический центр был расположен у подножия Гималайского хребта.
В неимоверной выси, за облаками, куда не залетали и орлы, работала его космическая радиообсерватория, обслуживающая все космические рейсы.
Главный радиоастроном, смуглолицый и бородатый Ромеш Тхапар, любил говорить, что он гордится тремя обстоятельствами, связанными с высотной радиообсерваторией. Его телескоп ближе к звездам, чем все земные. Радиообсерватория даже выше сказочной Шамбалы, которая находилась где-то здесь в горах, синих с белыми шапками, но скрыта легендарным туманом, недоступная для всех непосвященных, и наконец, острил завзятый альпинист, все дороги из радиообсерватории ведут вниз.
Он жил уже пятый год в "заоблачном эфире", как любил он выражаться, вдвоем с женой и двумя помощниками, которые сменялись (в отличие от жены) каждые полгода. Радиотелескоп круглосуточно ощупывал Вселенную. Здесь не было никаких земных радиопомех. И на гималайской высоте, в единственном месте в мире, существовала идеально чистая связь с космосом. ("Как в Шамбале", - шутил ученый.).
Потому Ромеш Тхапар, любивший, когда помощники льстиво называли его "манхатма Тхапар", поручил жене и "мальчикам", кстати сказать, изрядно бородатым (брились здесь лишь перед спуском на землю), проверить все записи радиотелескопа в те дни, которые указаны англичанами из Мальбарской радиообсерватории.
Несколько дней и ночей без устали трудился маленький заброшенный за облака коллектив.
И вот с одной из гималайских вершин, неподражаемо запечатленных замечательным художником прошлого века Николаем Рерихом, зазвучала сенсационная, обращенная ко всему миру радиограмма:
Записи высотного радиотелескопа международного космического центра в Гималаях зафиксировали следующее расшифрованное на большой скорости и не загрязненное радиошумами сообщение:
"Обрыв буксира. Помощь была бы крайне нужна в нашей серьезной беде. Крылов".
Эта радиограмма, полученная в Москве во время заседания президиума Объединенной Академии наук,
Надя расширенными глазами смотрела на Елену Михайловну.
– Что? Что?
– спросила та.
– Разница всего только в одно слово.
– Какое слово?
– Помощь не просто нужна, а крайне нужна. Я же вам говорила, что Пи только все спутал, потому что обрывки звездолетной радиограммы допускали любые варианты, на которые Пи мастер.
– И как же теперь?
– пристально глядя на девушку, спросила Елена Михайловна.
– Не знаю... Ничего не знаю!
– воскликнула Надя.
Глава третья
ЛЮБОВЬ И ДОЛГ
Мечтай о счастье и любви ты,
Но помни:
Корень Жизни - ДОЛГ!
Легендарный марсианский поэт
Тони Фаэ.
Казалось, два великана и мальчик между ними идут от Дворца науки по усыпанной золотым песком дорожке мимо нарядных цветников и фонтанов.
При дуновении ароматного ветра мелкие брызги от водяных струй бодрящей лаской касались лиц звездолетчиков.
Сначала они шли молча. Наконец Бережной сказал:
– Ну, ребятки, кажется, все ясно.
– Ясновидцы не требуются, - отозвался Никита Вязов.
– А ты как, парень?
– обратился командир к американскому звездонавту.
– Я хочу сказать одни поэтические слова, которые направлены сейчас всем нам.
– Какие такие поэтические слова?
– нахмурился Бережной.
– До них ли сейчас?
– Поэзия - звонкий рупор чувств. Чувства руководят действиями.
– Что за стихи? Твои, что ли?
– Не мои. Их еще в двадцатом веке приписывали гипотетическому поэту марсиан Тони Фаэ. Я хорошо вспоминаю их.
Бережной усмехнулся:
– Валяй, вспоминай!
И Генри Гри высоким певучим голосом процитировал:
И ветвью счастья,
И цветком любви
Украшен
Древа Жизни ствол.
Но корни!
Мечтай о счастье и любви ты,
Но помни:
Корень Жизни - Долг!
– Гарно кто-то выдумал за марсианина. Мне на Марсе марсиан найти так и не довелось. Но когда-то они, должно быть, там все-таки жили. За космическими археологами теперь черед. Но в нашем деле они не подмога, хотя Генри ко времени стихи эти вспомнил. Долг у нас один. Не знаю, как тебе, Генри, но Никите нашему горько придется. Хочешь, Никита, я с тобой к матери твоей пойду?
Генри Гри неожиданно возразил:
– Нет, Бережной, если можно, отпусти Никиту и останься со мной. Поговорим об очень важном до следующего рейса взлетолета.
Бережной удивленно посмотрел на хрупкого американца.
– Чудно, парень! Ну, ладно! У каждого своя боль. Ты, Никита, лети пока один. В случае чего вызывай меня по браслету личной связи. А мы тут с Генри потолкуем о чем-то важном или о сомнениях каких?
– Сомнений нет, Бережной. А потому, прежде чем Никите улететь, дадим общую нерушимую клятву о том, что Долг для нас дороже жизни.