Донор

Чилая Сергей

У меня вдруг что-то произошло с голосовыми связками и, совершенно не заикаясь, быстро и четко я выпалил этим людям всю историю сегодняшнего вечера.

– Тогда не лимонь понты, взлабай!
– согласился кто-то из них.

Я вставил трость в загубник и поднес инструмент к губам.

– Что вам сыграть?
– Спросил я, а пальцы и губы стали привычно нащупывать первые джазовые каденции.

– Сыграй че хошь.

"Джо Сэмпл им понравится, - подумал я.
– Не Мурку же дуть в тенор-саксофон на ночной Лиговке."

Я начал импровизировать на тему "Free Yourself",

мучительно вспоминая, кто сказал, что блюз - это когда хорошему человеку плохо.

– Ладно! Хватит!
– Распорядился мужчина, который до сих пор молчал. Где живешь?

– У П-п-пяти Уг-г-глов, н-н-на З-з-загородном...

– Забашляй ему, Егор!
– распорядился молчаливый.
– Стопорни тачку. Пусть канает... Без него головняк.

Подошла машина. Кто-то сунул мне в руку деньги. Ошалевший от счастья, я, вновь с трудом продираясь сквозь спазмы, сумел выговорить:

– Х-хочу пригласить вас всех к себе д-домой на ужин... на завтрак п-прямо с-сейчас. Б-бабушка б-будет р-рада... она ж-ждет...

– Не кроши батон, лабух! Вали!
– Подвел кто-то итог встречи и толкнул меня в машину, и я, счастливый, зажав саксофон между колен, принялся излагать шоферу историю своего спасения.

– Говори, куда Витюна дел, сука?
– раздраженный голос вернул его в сегодняшнюю действительность. Парень-гигант двинулся на БД.

– М-мальчики! Какой Витюн?
– БД медленно возвращался из Ленинграда пятидесятых в рижское предместье девяностых.

Гигант не стал продолжать дискуссию и без предупреждения направил кулак в лицо, норовя вколотить очки прямо в глазницы. БД с трудом увернулся и посмотрел на остальных. Те молча наблюдали.

– Боюсь, вы ошиблись!
– затянул он, обращаясь к грузину, невысокому худому мужичку средних лет в огромной фуражке.
– Я долго жил в Тбилиси. Мы почти земляки с вами.

Неожиданный боковой удар парня-гиганта достиг цели. Все засверкало и закружилось. БД поднес руку к лицу, чтобы убедиться, что мелкие кусочки стекол от очков действительно застряли в коже, и заметил, как отошел в сторону почти интеллигентный мужчина в темных очках и шерстяной шапочке, и тут же получил второй удар. Кулак попал в нос, и вместе с резкой болью он почувствовал, как мучительно зачесалась набухающая слизистая носовых ходов. Рот наполнился соленым и горячим.

От жалости к себе сердце БД стучало уже где-то в горле, мешая дышать, а настойчивый великан опять молча шел на него. Он напрягся, поджидая парня и, когда тот приблизился, неожиданно резко повернулся на одной ноге и, набирая скорость вращения, поднял другую, чтобы нанести удар в лицо. Он не рассчитал роста парня, и нога попала тому куда-то в плечо.

"Какого черта я вмешался в их драку на остановке?
– Мелькнула запоздалая мысль, пока он поднимался с асфальта.
– Стилистически очень плохо поставленный спектакль абсурда. Интересно, кто этот сукин сын режиссер, который должен умереть в актере, как любил говорить Немирович-Данченко? А если я не тот человек, кто занят в спектакле и собирается достойно украсить его собой?"

Но тут до него дошло, что спектакль выстроен

не режиссером-самоучкой и что парни действуют строго в соответствии со сценарием и в пьесе этой он главное действующее лицо...

– Батоно Бориа!
– Услышал он вдруг спокойный голос грузина в фуражке, похожей на поднос.
– Знаиш, за что тэбиа бют, дарагой? Знаиш, знаиш!

БД удивленно молчал, а голос продолжал вещать с раздражающим спокойствием, будто никто вокруг и не помышлял избивать его:

– Па-харошему нэ хатэл, па-плахому палучылас... Сколко тибэ званилы-званилы, дэнги предлагалы, дэвушэк, хату... Тэпер бэри вэшички. Растов эхат нада. Тэбиа ждут. Паработаиш там нэмнога с органами, патом атпустиат...

БД никогда не предполагал, что ярость может быть такой неистовой, гасящей врожденные рефлексы самозащиты. Забыв о страхе и боле, он двинулся на ненавистный голос, стремясь поскорее добраться до фуражки-подноса, не обращаая внимания на сыплющиеся удары... Он успел вцепиться в фуражкино горло, но чей-то мощный кулак остановил его и опрокинул на землю. Он перестал видеть. Нос отчаянно чесался. Он прикоснулся к лицу: руки, сразу став липкими от крови, не находили привычных очертаний.

– Атверка пад сыдэным, Касой. Толка астарожна, друг. Савсэм не убэй! Донеслось до него.

"Пожалуй, Немирович был неправ: режиссер, поставивший этот ужасный спектакль прямо на мокром асфальте, останется жить, а мне, как актеру, придется умереть в главном герое, - медленно размышлял БД.
– Грязные свиньи! Значит они не расстались с идеей заставить меня потрошить людей. Теперь силой. Столько лет прошло. Зачем я им такой старый и бездарный, и как они нашли меня?" - Он увидел, что лежит на земле, как тот парень возле урны на автобусной остановке, не реагируя на удары и не защищая лицо.

"В каждого, в вас тоже, джентльмены, - думал он, вслушиваясь в глухой стук чужих башмаков о собственное тело и почти не чувствуя боли, - Господь заложил задатки художника, музыканта, писателя и даже ученого-естествоиспытателя. Чехов писал: чем выше в своем умственном и нравственном развитии человек, тем он свободнее, тем глубже и насыщеннее событиями его жизнь и тем большее удовольствие она ему доставляет... Как мне сейчас...
– Он сумел улыбнуться. Услышав хруст, определил умело: - Похоже, ломаются кости лицевого скелета, - и тут же почувствовал, как тупой предмет с трудом продирается сквозь брюшную стенку, обжигая внутренности, и останавливается в подпеченочном пространстве тяжелым горячим булыжником.

– Хватит, мальчики!
– донесся до него чей-то интеллигентный окрик и, теряя сознание, услышал он вечные строчки из "Послания к Коринфянам": "Ибо знаем, что, если земной наш дом будет разрушен, мы имеем строение от Бога, дом нерукотворенный, вечный на небесах...".

БД все больше отдалялся от места на мокром асфальте в Рижском предместье, где осталось лежать его тело. Теперь он плыл кролем по быстрой четвертой дорожке бассейна у "Трех Углов" в Ленинграде, выступая за сборную курса. Болеть за него пришел почти весь Первый Мед и все они орали сверху: