Дорога в 1000 ли
Шрифт:
При виде Саяпина личжэн быстро свернул веер и махнул им в сторону. К стоящим на коленях подскочили прислужники, подхватили их под руки и куда-то уволокли. Старейшины даже не шелохнулись.
Сотник поднял сжатые в кулаки руки на уровень лица – выполнил приветствие гун-шоу. Личжэн в ответ слегка наклонил голову, развернул веер и опахнул им лицо, дав понять, что готов слушать. В его позе явно появилась надменность.
Фёдор знал некоторые правила китайского церемониала, но понятия не имел, как полагается говорить. Поэтому начал напрямую, без предисловий и на том китайском наречии, который не раз слышал от Ван Сюймина:
– Уважаемый личжэн, русские хотят побыстрее уйти из Сяохаоцзы, чтобы не доставлять лишнего неудобства для местного населения. Для этого нам нужны повозки, много повозок. Мы просим вас, уважаемый личжэн, распорядиться, чтобы жители общины дали повозки. Хозяева могут пойти с нами возницами; потом они вернутся обратно. У нас нет денег, чтобы им заплатить, но каждый возница получит в виде платы ту лошадь, которая будет тянуть его повозку.
От такой длинной речи, для которой, к тому же, приходилось подбирать слова, Фёдор несколько раз облился потом.
Личжэн слушал с непроницаемым лицом и неторопливо обмахивался веером, но на последних словах Саяпина оживился и свернул веер.
– А что получу я за такое указание? – спросил он без ритуальных обиняков. Его совершенно не смущало, что Китай находится в состоянии войны с Россией, а он принимает в присутственном месте врага.
– Вы, уважаемый личжэн, уже сейчас получите отличного коня, который ждёт у входа в ваш дом.
Фёдор вздохнул с облегчением: главное было сказано, оставалось ждать. Но ждать пришлось недолго: личжэн довольно живо поднялся с кресла и устремился мимо Саяпина к выходу. Старейшины как по команде повернули головы ему вслед, а сотник вытер оставшийся пот и пошёл за ним.
Подарок личжэну понравился. Он дважды обошёл коня, огладил бока, пропустил сквозь пальцы волосы гривы и повернулся к ожидавшему результата Саяпину:
– К концу дня вы получите сорок повозок с возницами. Но такому коню нужна хорошая кобыла, не то он заскучает и умрёт.
А у тебя, сукин сын, губа не дура, подумал Фёдор. Ну, коли ты напрямую, то и я напрямую.
– Кобыла найдётся, когда мы получим повозки. И не вздумайте звать ихэтуаней. Мы им всыплем, как следует, но и вам, уважаемый личжэн, – произнёс Фёдор сквозь зубы, – не поздоровится.
Личжэн кивнул, соглашаясь. Лицо его по-прежнему ничего не выражало, лишь в узких глазах промелькнул огонёк – то ли припрятанной ненависти, то ли злобной радости: русские-то уходят!
Ранним утром следующего дня, 28 июня, на дорогу к поселению и станции Ламадяньцзы выступил караван из сорока семи повозок, управляемых китайцами в соломенных шляпах. Семь повозок раздобыл Лю Чжэнь с товарищами. На повозках горками лежали тюки с вещами и сидели старики, женщины и дети. Мужчины шли пешком, гражданские и стражники вперемешку. Голову и хвост каравана охраняли верховые казаки. В голове их было больше, там находился сотник, который раз за разом отправлял в разведку тройки казаков.
Впереди ждала смертельно опасная неизвестность.
Подобные караваны, большие и малые, шли от станций Сарту, Аньда, Сунь на юго-восток, от Чан-Ту-Фу, Гунчжулин, Яомынь – на север, от Гаолиньцзы, Уцзыми, Сяолинь – на запад, также от многих других путевых посёлков, все двигались к Сунгари. Русский город, рождённый русской железной дорогой на китайской земле, как огромное существо, почуявшее угрозу, втягивал в себя щупальца, чтобы собраться и дать отпор враждебным силам.
14
Цыси снова, уже в третий раз, испытала паническую атаку.
Впервые это случилось во время подготовки переворота, когда на кон была поставлена сама жизнь: оступись кто-нибудь из заговорщиков, пусть даже великие князья или императрица Чжэнь, и казнь линчи [15] была бы обеспечена. Цыси напугали тогда колебания великого князя Цуня, но Гун убедил брата, что отступать поздно, надо идти до конца. И они победили: Цыси получила власть, а с ней – возможности преобразований.
15
Линчи, или тысяча порезов – казнь, состоящая из отрезания кусков живой плоти. Казнимый умирал в страшных муках от потери крови.
Второй раз паника охватила её от известия о казни Крошки Аня. Главный евнух Ань Дэхай понял, что вдовствующая императрица, лишённая мужской близости, влюбилась в него – а он действительно был строен, красив и, если бы не кастрация, мог бы доставлять женщинам неизъяснимые наслаждения, – и повёл себя нагло, наплевав на все нормы дворцового этикета. Цыань пыталась убедить подругу прекратить это безобразие, но та сочла достаточным отправить любимца в путешествие на юг империи с каким-то незначительным поручением, что явилось грубейшим нарушением дворцовых правил: евнухам было запрещено под страхом смерти покидать столицу. Ань и в поездке повёл себя как высший сановник из круга неприкасаемых. Когда Цыси сообщили об этом, она горестно вздохнула:
– Он потерял голову!
И тогда губернатору провинции, по которой передвигался Ань – он плыл по Великому каналу на роскошном судне – втайне от Цыси был отправлен указ Верховного совета, поддержанный Цыань, немедленно казнить нарушителя. Что и было исполнено путём его обезглавливания.
Цыси в своих покоях рыдала и билась в истерике, но на людях виду не подавала, а через несколько дней назначила нового главного евнуха. Но организаторов расправы над Дэхаем не простила, и спустя некоторое время под благовидным предлогом лишила Гуна поста Великого советника. Цыань же отошла в тень и вскоре умерла, дав повод злопыхателям обвинять Цыси в отравлении подруги.
И вот сейчас, после заседания Верховного совета, – третья атака.
Само заседание было на редкость кратким. Цыси пришла, когда император Гуансюй уже сидел на своём троне, а Великие советники – на подушках, полукругом перед жёлтым занавесом, за которым скрывалось место самой вдовствующей императрицы. О её появлении известил главный евнух; советники поднялись и исполнили ритуал коутоу – встали на колени и коснулись лбом пола.
Цыси испросила у императора разрешения говорить – формально она соблюдала его власть – и сказала: