Дорога войны
Шрифт:
Но оказать первую помощь помешала смерть – она первой добралась до Марка Ульпия.
Десяток собрался вокруг, все молчали, склонив головы. Верзон спросил:
– Никого?
Молодой новобранец ответил:
– Никого. Они его сбросили неподалеку, мы нашли кучу листвы, всю в крови. Он полз всю ночь.
Командир мрачно покивал. «Что делать? – думал он. – Как поступить? Спешить в Сармизегетузу? А толку? Кому докладывать о похищении наместника? Этому… как его… Цивике Цериалу? И что он может? Да и как ему, простому вексиллатиону, попробовать доказать то, что он слышал от умирающего?»
– Веджес, – буркнул он, подзывая новобранца, – дуй в город. Никого ни о чем не расспрашивай, но узнай, правда ли, что наместник исчез.
Веджес вытаращил глаза:
– Правда, что ли?!
– Тот, кто при смерти, не обманывает. И быстро, быстро давай! Догонишь и доложишь!
– Слушаюсь!
Проводив глазами Веджеса, понукавшего скакуна, Верзон сказал:
– Похороним Дазия. Пока здесь пусть побудет.
Работая в восемь рук, могилу отрыли быстро. Уложили Марка Ульпия, бережно покрыв плащом, и забросали холодной сырой землей.
Постояв над последним прибежищем ветерана, декан вернулся к коню, обронив:
– В Апул!
На другой день, едва не загнав лошадей, десяток добрался до каструма. Отослав бойцов, Верзон поспешил в город – по дороге у него созрел готовый план. Быстрым шагом он прошел по Кардо Максимус и выбрался к апульской курии, где заседал местный сенат. Тит Флавий Лонгин, выбранный гражданами муниципия в декурионы, был на месте.
– Сальве, Тит, – поздоровался Верзон и сразу, без долгих церемоний, спросил: – Это правда, что сенат поручил тебе собрать стадо для передачи сарматам?
Тит Флавий, сухощавый мужчина в римской тоге и в дакийских штанах, с вывернутыми ноздрями мясистого носа, ответил с удивлением:
– Ну да. Наместник прислал деньги, мы закупили скот, сгуртовали. На днях погоним к стойбищу Сусага, заплатим ему коровами, чтобы не лез к нам.
– Много голов?
– Тысячи полторы. Да в чем дело, Верзон?!
– Наместника похитили! – бухнул вексиллатион. Выслушав последние известия, декурион сморщил лицо и сказал с чувством:
– Эх, такого человека сгубили! – нахмурившись, он спросил: – Так я не понял – презида думают спасать?
– Думают, – кивнул дак. – Я думаю! Презида спасем мы – я и ты. Ну и еще кое-кого позовем.
– Ты так шутишь?
– Мне не до шуток! – отрезал Верзон. – Презида надо срочно вытаскивать из залога, пока этот пес смердящий. Публий Апулей… не передумал оставлять его в живых. О войсках и не думай, Тит. Даже если нам удастся поднять легион, что проку? Язиги просто откочуют дальше в степь!
– Или останутся на месте, а презида убьют и закопают.
– Вот именно! А перегонщиков они примут с радостью.
– И что дальше?
– Не знаю, – признался декан. – Дальше будет видно.
– Вот незадача… – проворчал декурион. – Едем! Стадо милях в десяти отсюда, на старой стоянке.
В день победы жителям Бендисдавы привалило работенки. Надо было захоронить сотни трупов, починить Декуманские ворота и заделать брешь в стене, через которую бежали латрункулы. Почти сотня разбойников попала в плен, им вручили заступы и ломы и приказали копать большую могилу. Разбойнички старались: чуяли, что могут и сами под землю уйти.
Кентурия легионеров Плосурния сторожила пленников, а вот ауксилларии дружными усилиями приводили Бендисдаву в порядок – и бревна в порушенный частокол втесали, и новую воротную башенку сложили, так что на долю ветеранов-поселенцев осталось одно лишь руководство.
Сергий Роксолан от работы тоже не отлынивал, поучаствовал во всех делах. И к вечеру почти ничто в Бендисдаве не напоминало об утреннем сражении.
После ужина сарматы-гости засобирались домой, и Тзана решила не отставать от соплеменников.
– А не страшно одной? – сумрачно спросил Лобанов, следя за тем, как разбирается юрта.
Девушка важно ответила:
– Я – дочь скептуха! Никто во всей степи не посмеет обидеть меня.
– Так ты у нас еще и знатная особа?
– А ты думал? Не абы как!
– И как зовут твоего отца?
– Сусаг сын Тизия, великий вождь язигов! Сергий вздохнул, и Тзана подошла к нему, улыбаясь ласково и чуть виновато.
– Ты расстроен тем, – спросила она прямо, – что не обладал мною?
– Степь велика, Тзана, – снова вздохнул Роксолан. – Когда я теперь увижу тебя? И увижу ли вообще?
– Для того, кто любит и желает, – проворковала дочь вождя, – степь ужимается до размеров попоны. Ты перейдешь нашу степь, как несжатое поле, и мы свидимся, вот посмотришь!
– Буду ждать и надеяться, – улыбнулся Сергий.
Он подставил руки, и с его помощью Тзана взлетела в седло.
– Вале!
– Вале…
В ночь после сражения жители Бендисдавы долго не ложились спать. Сергий же залег пораньше. Погано ему было, муторно. Тоскливо. Не хватало Тзаны. Недоступной, неукротимой – и такой желанной. Никто не мог так, как она, сочетать детскую непосредственность с искушенностью опытной любовницы. Одним видом своим эта девушка обещала больше, чем могло объять самое горячее воображение.
Извертевшись, Сергий все же заснул. А ранним утром, распрощавшись с Плосурнием, Авлом и другими ранними пташками, преторианцы порысили в сторону Апула.
– Ну вот, – сказал Эдик довольно, – одно дело сделали, отрыли «крота»! Эй, босс, когда за золотом двинем?
– Какой пролетарий наглый пошел, – вздохнул Искандер. – «Эй, босс!» Это так он обращается к старшему по званию! Мало ты его угнетал, Сергей.
– Ничего, – улыбнулся Роксолан, – сейчас я его так притесню, что живо обучится любезному обхождению.