Дорогой ценой
Шрифт:
— Конечно, пан Урзин! А вы всё простили?
— Раз и навсегда, так как Христос меня простил. Господь помиловал меня, и я после всего этого могу любить и благословлять. И вы тоже будете прощать и благословлять, как я, не правда ли?
— Ах, пан Урзин, есть только Один, Который имеет право прощать ему и мне. Которого я в мыслях так часто огорчала.
Снова в комнате наступила тишина, обрамлявшая боль сердца, которая прекратится лишь с последним eго ударом там, где не будет больше слёз.
Вдруг молодой человек поднял голову:
— Помолимся вместе, пани, и прекратим
— Да, помолимся.
Она лежала, сложив руки на груди, на белых подушках, как тронутый заморозком цветок. Она вздрогнула, когда Урзин начал молиться за того, кто один был виноват во всём. Но потом и её губы зашевелились, и чем горячее он молился, тем больше и её уста раскрывались в молитве, а когда он закончил молитву, она вместе с ним произнесла слово «Аминь».
Долгим взглядом они смотрели друг на друга, и их души нашли взаимопонимание. Женщина протянула обе руки, и когда молодой человек склонился к ней, она одной рукой обвила его шею, а другой убрала прядь волос с его лба и поцеловала его так нежно, как это может делать только любящая мать. По её щекам покатились слёзы. Она хотела что-то сказать, но не смогла. Он потихоньку прижал к своим губам её руку и поднялся. В дверях он ещё раз оглянулся, низко поклонился и вышел.
Анечка застала баронессу в слезах, уставшую, и вскоре сон закрыл её глаза.
На другое утро больная вдруг попросила у неё бумагу и карандаш. Дрожащей рукой она написала письмо на шести страницах.
Написать адрес на конверте у неё уже не хватило сил. Поэтому она продиктовала его молодой девушке. Письмо предназначалось пану Николаю Орловскому и было тотчас отправлено по назначению. Всё это так её утомило, что состояние больной сильно ухудшилось.
А пан провизор всё не шёл. Анечка знала, что он в это время проводит собрание. Вызвать его оттуда она не могла. А вдруг дама теперь умрёт? Барона не было, и никто не знал, где он. Ах, если бы она была готова умереть!
Со слезами на глазах Анечка осмелилась спросить тихо лежащую больную, верит ли она в Иисуса Христа.
— Да, верю, — ответила женщина тихо, — прочтите мне о Нём; мне кажется, что я слышу пение?
— Да, это поют в собрании. Теперь кончилась песня, но они ещё будут петь.
— Нельзя ли открыть дверь, чтобы мне лучше было слышно?
— Конечно, можно! Я обе двери открою, может быть, мы услышим и пана Урзина.
— Девушка с радостью выполнила просьбу больной, ив комнату проникли невыразимо трогательные печальные слова песни:
«Где сыщет здесь в мире душа кров родной?
Кто даст ей здесь мирный приют и покой?
Не может сулить этот мир у себя Приюта, где зло не коснётся тебя.
Нет, нет, нет, нет! Он нам чужой;
Лишь в мире небесном есть полный покой».
Баронесса уже не лежала, а сидела в подушках, и её горячая рука бессильно лежала в руке девушки. Ах, зачем Урэин выбрал именно эту печальную песню? Как она трогала сердце бедной оставленной женщины!
«Живущим с надеждой на Бога живой
Устроил он город на небе святой,
Сходящий в сиянье для нас, как венец, — То кров ли родной и обитель сердец?
Да, да, да, да! То кров родной, И мне со святыми там вечный покой. Возьми ж и меня, мой Спаситель, к Себе, Где вечно звучит аллилуйя Тебе! Так рвётся душа пред тобой предстоять И песнью любви Твою кровь прославлять. Жди, жди! Скоро время придёт, И в горнее место тебя Он возьмёт. Надейся, душа, близко родина к нам. Быть может, недолго, и будешь ты там. Борись до конца, будь верна и терпи! Ты примешь венец после трудной борьбы. Радость, радость там у Отца Всех ждёт претерпевших нас здесь до конца».По щекам баронессы текли слёзы. «Ах, — подумала Анечка, — ещё никогда пан провизор не говорил так хорошо, как в этот час». Она видела Иисуса Христа перед собой не в Иерусалиме, а идущим по улицам Подграда, ищущим потерянное, словно Он стоял перед собранием и призывал: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей?». Так ясно и просто, пан провизор ещё никогда не говорил, хотя он всегда проповедывал так, будто перед ним сидели совершенно несведущие люди, которым надо сразу сказать всё, что они должны знать, чтобы поверить в Господа Иисуса Христа и спастись.
И сегодня здесь были люди, которые завтра, возможно, уже не смогут прийти; поэтому он им сегодня так ясно указывал путь ко спасению, чтобы ищущие могли Его найти.
Но не было у него в собрании таких внимательных слушателей как в той маленькой комнатке напротив. Молодая девушка забыла баронессу, а баронесса не видела ничего вокруг и слышала, только зов Христа; «Кто жаждет, иди ко Мне и пей!». Она давно уже испытывала эту жажду, и теперь знала, что звал её Тот, Кто, может эту жажду утолить навечно. Ей казалось, что Он зовёт именно её. Душа её поднялась, как смертельно раненная птица поднимает крылья. Но сил сломанных крыльев хватило лишь для того, чтобы подняться и упасть к ногам Спасителя. Ничего она не принесла с собой. Всю свою жизнь она провела в мирской суете. Она давно уже испытывала эту жажду, и теперь она знала, что звал её Тот, Кто может эту жажду утолить навечно. Она пришла и положила своё сердце к ногам Того, Который и за неё умер на кресте. Она сделала это, как израильтянин, укушенный змеёй в пустыне: он услышал, поверил, посмотрел на вознесённого медного змея и исцелился.
Когда девушка, склонившаяся для молитвы, вспомнила, что она не одна, и испуганно повернулась к больной, та сидела с закрытыми глазами, склонив голову набок. Она была ещё жива, во выглядела так, будто умерла от счастья.
Крик Анечки был заглушён шумом поднимавшихся слушателей. Но двое eго всё-таки услышали: пани Прибовская и пан Урзин. Первая тотчас поспешила к больной и начала при помощи Анечки приводить её в чувство. Им это долго не удавалось, но, наконец, она всё же пришла в себя.