Дорогой ценой
Шрифт:
— А раньше вы не были счастливы? — удивилась Тамара. — Ведь У вас всё есть, большая хорошая семья!
Губы Маргиты дрогнули, и маркиза это заметила.
— Что с вами? — спросила она нежно.
— Ещё недавно у меня не было никого, и что печальнее всего — У меня не было и Иисуса Христа.
— Вы мне расскажете, не правда ли, как это случилось, что у вас не было ничего, а теперь всё есть?
— Я вам расскажу, но не здесь, нам здесь могут помешать.
— Хорошо, потом. Скажите мне только, вы сильно сердились на пана Адама.
— Очень, Тамара, но Господь Иисус Христос устранил мой
— Но виноват, конечно, был пан Орловский? — спросила она, нахмурив лоб.
— Мы оба были виноваты.
— А где можно получить эту книгу? Вы не удивляйтесь, я ещё ничего не знаю об Иисусе Христе, как вы Его называете; но вы Его любите, пан Коримский — тоже, и я также хочу познать Его.
— О, если вы этого желаете, Тамара, — сказала Маргита, — я вам достану эту книгу. А на каком языке вам легче читать?
— Больше всего я люблю читать по-английски, но и по-немецки мне нетрудно.
— Значит, я достану вам Библии на двух языках. Для меня тоже было очень полезно сравнивать польский с немецким. А пока позвольте мне одолжить вам мою книгу?
— О, пожалуйста!
Когда пришли остальные, книга была уже упакована. Уходя, Тамара не позволила никому её нести.
Другой сердечный разговор был, когда они поехали верхом. Адам и Аурелий, развлекая остальных двух дам, поскакали вперёд. По настоянию Тамары и беспокоясь о том, что она от людей может услышать что-нибудь неразумное, Маргита рассказала своей подруге, что между её родителями возникла ссора, и они развелись. Она рассказала ей, как из-за этого лишилась отца и жила в доме второго мужа её матери, пока дедушка её не вызволил оттуда. И чтобы она навсегда могла остаться у него, он её соединил с Адамом. А дальше она поведала Тамаре, как встретилась с отцом и братом и что они теперь все примирены друг с другом, кроме матери, но это поправить уже невозможно.
Маркиза чуть не плакала, так её тронул этот рассказ. А Маргита была счастлива, что подруга поняла её.
— Мы каждый день будем навещать друг друга, — обещала Тамара прощаясь, — от вас я многому могу научиться. Да мне и нужно многому учиться, потому что до сих пор я делала только то, что мне нравилось, и я вижу, что это нехорошо. Вы ещё так молоды и уже столько выстрадали. Я бы этого не вынесла, я умерла бы…
Эти слова вспоминала теперь Маргита. И если бы в коридоре вдруг не раздался озабоченный голос дедушки; «Где же хозяюшка?», — она, наверное, ещё долго стояла бы в задумчивости. Вспомнив о своих обязанностях, она поспешила в дом. Тамара вернулась домой также очень задумчивой.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
После собрания евангелических христиан в Подграде молодой провизор сидел один в опустевшем помещении, читая письма, среди которых было также письмо от его друга следующего содержания:
«Дорогой Мирослав!
Ты, наверное, удивишься, получив от меня сразу два письма.
Это письмо я пишу ночью и хочу его рано утром отнести на почту, чтобы ты его скорее получил. Ах, как мне хотелось бы поговорить с тобой!
Никуше, слава Богу, лучше; и если бы у него душа не скорбела, что он, конечно же, скрывает, ему было бы ещё лучше. И неудивительно, потому что здесь жить — одна радость. Я благодарю тебя, мой друг! Если бы не ты, я бы оказался где-то в другом месте в одиночестве и страдал бы так же, как и оставленный Никуша.
Случилось так, как ты и предсказывал: Господь помог мне с первого же момента. А так как мне нечего опасаться, что они узнают, кто я, думаю, всё будет хорошо.
Однажды, по просьбе Никуши, я сыграл несколько русских песен на цитре. Пана Николая это болезненно тронуло. Из этого я сделал вывод, что отец мой здесь не забыт.
Адам Орловский очень любезен со мной. Это очень образованный молодой человек, но, к сожалению, слишком умён и неверующий. Он довольствуется тем, что подсказывает ему разум. Я буду за него молиться.
Но теперь о главном. Подумай только, я стал домашним врачом в Подолине. Я уверен, что это Божие водительство, иначе я не могу объяснить этого. Жить я там, конечно, не буду. Лечить там, собственно, некого, потому что больная, милейшая маркиза Ораво, нуждается больше в лечении, которое ты мог бы ей дать. Она обаятельное существо телесно и духовно, только заметно, что она из Египта и выросла в полной темноте язычества.
С сегодняшнего дня я её врач. Может быть, ты слышал, что у неё заболевание глаз и возможна потеря зрения. Однако при нашей первой встрече сегодня утром я почувствовал уверенность, что этого не случится, в чём уверил и маркиза. Прошу тебя, молись за меня, чтобы мои надежды не обманули нас.
Маркиза со своими компаньонками гостила в Горке. По их приглашению я потом отправился в Подолин, где она представила меня маркизу, назвав меня «доктор Аурелий». Когда я с этим вельможей остался наедине, он произвёл на меня впечатление человека, у которого было немало тяжёлых дней в жизни. Я ответил на все его вопросы относительно моего мнения о состоянии здоровья его дочери. Он предложил мне высокий гонорар, причём помесячный. Когда дело дошло до договора, он сказал: «Тамара мне ещё не назвала вашей фамилии, пан доктор».
— Аурелий Лермонтов, — сказал я внятно.
Он вдруг побледнел и тут же густо покраснел.
— Лермонтов? — повторил он, сильно смешавшись. — Вы русский, пан доктор?
— Да, ваша милость, — ответил я с неприятным ощущением. — Вам это мешает?
— Нет, почему же? Я космополит…
Он позвонил и дал вошедшему пану Вилье указание составить договор. Когда тот ушёл, пан Орано спросил меня, почему я не живу в России? Я сообщил ему, что я с родителями приехал в Вену и там воспитывался.
— А родители ваши ещё живы? — спросил он, видимо, из вежливости. Я ему ответил, что они уже умерли. Затем он спрашивал о Николае и его болезни и сообщил мне несколько диагнозов различных авторитетных медиков относительно своей дочери, которые довольно сильно противоречили друг другу.
Между тем пришёл Вилье и принёс договор. Явился и управляющий Зарканый. Мы подписали договор, и дело было закончено.
Я тебе сознаюсь, что если бы я не пожалел Тамару или если бы знал маркиза Орано раньше, то вряд ли поступил бы на эту службу. Этот человек не произвёл на меня хорошего впечатления. Мне кажется, что под панцирем холода и гордости, скрывается довольно расшатанный человек. Кто знает, какое бурное прошлое У него! Он со мной говорил на очень корректном немецком языке.