Дорогой ценой
Шрифт:
— Всё-таки я хотела бы знать, пан провизор, где вы проводите ночи. Вчера ваша постель была нетронута и сегодня тоже. Если бы кто другой, я бы не удивлялась, но вы…
— А вы не думаете о том, милая пани Прибовская, что слуга Господа когда-нибудь может пожертвовать и несколькими ночами для своего ближнего?
С этими словами он сердечно пожал её руку. Потом они сели завтракать. Ученики вышли уже открывать аптеку.
— Я так и предполагала. Но дорогой мой, этого Иисус Христос требовать от вас не может, две ночи подряд…
— А я ведь был только до полночи, а потом мне уже не хотелось ложиться.
— Вы, наверное, ухаживаете за больным?
— Угадали.
— А не могла бы я вам помочь?
— Я думаю, что очень даже. Но у вас целыми днями столько дел, что вам ночной покой просто необходим.
— Ах, не говорите так! Кто больше вас работает целый день?!
— Это дело другое, дорогая.
— Значит, вы не хотите меня взять в помощницы? — спросила женщина опечаленно.
Провизор подумал немного, затем сказал:
— Я принимаю ваше предложение. Но обещайте мне никому не рассказывать, пока я вам не позволю, за кем мы ухаживаем.
— Охотно обещаю.
— Вам нелегко будет сдержать это слово. У X. лежит тяжело больная пани Райнер, мать Никуши.
— Пани Коримская? Как она попала сюда? — ужаснулась пани Прибовская и потом внимательно выслушала рассказ провизора.
Не прошло и часа, как люди видели её спешащей к Кладбищенскому переулку, но никто не обратил на неё особого внимания. У пани Прибовской были все ключи от шкафов, и она со спокойной совестью взяла из белья покойной пани Коримской простыни, полотенца и вообще всё, что было необходимо для ухода за тяжело больной пани Райнер, и чего ухаживавшим за ней до сих пор так не хватало.
Она не спрашивала, что сказали бы люди, да и сам пан Коримский, если бы он узнал, что с этого дня из его кухни посылалось всё необходимое для пани Райнер. Ведь пани Прибовская готовила пищу для матери Никуши и Маргиты.
В тот же вечер поступило известие от секретаря барона Райнера. Он отправил депешу барону на курорт, однако его либо там не было, либо он уже уехал. Так что ничего другого не оставалось, как выполнить обещание, данное Никуше, в случае ухудшения состояния пани Райнер, вызвать пана Николая Орловского.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Ранним майским утром из ворот Подолина на белом коне выехала всадница, которую и стар и млад провожали восхищёнными взглядами. Белое платье облегало её стройную фигуру. Кружевные рукава поднимались и опускались, как крылья голубя. Маленькая кружевная шляпка едва прикрывала её голову. Ах, она была так прелестна, что в её образе можно было представить себе зачарованную принцессу.
— Молодая пани из замка, — шептались дети и взрослые, но она не понимала их язык. — Она прекрасна, как ангел, а какая лошадь у неё, и как она скачет!
Маркиза Орано направила коня к лесу. Она ехала той же дорогой, по которой вчера блуждал пан Адам, погружённый в раздумья. Ещё вчера после обеда она решила, если зрение её сегодня не подведёт, подняться наверх, чтобы посмотреть, где живёт Маргита. Она никому не сказала об этом, боясь, что отец, опасаясь за её состояние, не позволит ей так рано выехать, а компаньонки замучили бы её уговорами. Она желала неограниченной свободы без всякого надзора. И она этого добилась. Слуги, не поверив своим ушам, когда получили повеление немедленно оседлать коня, ослушаться не посмели.
«Как доеду до того креста, — подумала Тамара, — оставлю коня и пойду пешком». Соскочив с коня, она поняла, что ей некому передать поводья.
Впервые в жизни она сама привязала коня к дереву, отстегнула шлейф от своего платья, бросила его на седло и смело пошла по направлению к чёрному кресту.
Глядя на него, она вдруг подумала: «Почему в Европе везде стоят эти кресты и почему на них всегда этот отвратительный образ прибитого за руки и ноги человека?».
Она знала, что крест — символ христианства. Но какое отношение имеет к нему тот человек? Кто это? Почему Его везде так чтут? Она как-то расспрашивала отца о Нём, и он ей ответил, что, она ещё слишком молода, чтобы думать об этом.
«Но я хочу знать, — думала она теперь с упрямством избалованного ребёнка, привыкшей повелевать, — я хочу это знать, и кто-нибудь должен мне об этом рассказать!»
Оборачиваясь на крест, она уже отошла от него, как вдруг увидела полусидящего на нижней ступеньке молодого человека.
Тамара, уже привыкшая к внешности европейцев, такого ещё не видела. Золотистые волосы обрамляли бледное лицо юноши. А какие красивые губы были у него! С почти детским любопытством она его рассматривала. Что он здесь делал? Спал на этом твёрдом камне? Рука, подпиравшая голову, наверное, уже болела?
«Я его так не оставлю», — решила Тамара. Она сделала шаг вперёд и вдруг остановилась: она покраснела до корней волос, так как через длинные золотистые ресницы смотрели на неё чёрные глаза.
Молодой человек встал и, покраснев, поклонился.
— Доброе утро, — произнёс он по-немецки.
Она облегчённо вздохнула, обрадовавшись, что понимала его.
— Доброе утро!
Наступило неловкое молчание, которое было бы трудно прервать, если бы к своей повелительнице не подошёл её белый конь.
— Я же его привязала?.. — удивилась Тамара.
— Позвольте, сударыня, я его лучше привяжу, — улыбнувшись, сказал юноша и ещё раз привязал к дереву этого прекрасного коня. — Теперь он никуда не уйдёт.
— Благодарю вас!
Она милостиво поклонилась ему.
— С этих ступеней не видно ещё Горки? — спросила она, не зная как начать разговор. Ей захотелось поговорить с этим красивым молодым европейцем.
— Горки? — переспросил он удивлённо. — Отсюда нет, но если позволите, я проведу вас немного дальше, оттуда видно будет имение.