Дорогой ценой
Шрифт:
— Это он тебе сказал, дорогая моя? Где он? — взволновался Орано.
— Сейчас он в Горке. У меня к нему сразу появилось доверие, и я попросила его, если он будет жить в Боровской долине. Так называется вон та другая долина, — чтобы он стал моим врачом.
Но он выразил опасение, что ты можешь ему не довериться.
— Отчего же, если ты ему доверишься и станешь выполнять его назначения, я буду счастлив. Однако не годится, что он будет жить в другом месте. Мой домашний врач должен жить у меня.
— Это он не может. Я же тебе сказала, что он лечит своего друга.
— Ах, он этим может заниматься, посещая его каждый день.
— Нет, отец, так не пойдёт! — Дочь своевольно откинула голову назад. — Я не позволю, чтобы из-за меня Николаю Коримскому было хуже! Доктор Аурелий сказал, что он Николая своего не может оставить, что он себя посвятил ему на всё время, которое он ему будет нужен. И я даже не хочу, чтобы он у нас жил. Пусть он там останется, и всё будет хорошо, правда, отец?
— Ну, хорошо, я ещё поговорю с ним самим об этом. Жаль только, что ты не запомнила его имя. Я бы пригласил его, чтобы он нас ещё сегодня посетил.
— Это ничего, отец! Как тебе известно, мы сегодня после обеда отправимся в Горку, а потом привезём его сюда. Но я тебе ещё должна сообщить, что я видела Маргиту!
Трудно сказать, чьё впечатление было более приятным — Маргиты о Тамаре Орано или Тамары о своей соседке. Важно было то, что желание встречи появилось у обеих.
Поздним вечером второго мая на веранде Горки стояла невыразимо счастливая Маргита Орловская. Вокруг неё опускалась ночь, но сердце её было наполнено светом майского солнца, которое сегодня днём светило так ярко, словно хотело согреть не только холодную землю, но и застывшее от холода человеческое сердце. Перед внутренним взором Маргиты прошёл ещё раз весь день.
Она вспомнила, как они сразу после завтрака доставили Николая в Боровце и как там ему и доктору Аурелию понравилось. Никуша не знал, как благодарить её и особенно дедушку. Отец тоже был очень тронут. Ах, слишком много её сегодня благодарили!
Но она также вспоминала, как Никуша, Аурелий и она стояли у окна за розовыми занавесками, в то время как дедушка с отцом и Адамом осматривали лес, прилегающий к дому. Она прислонила голову к плечу брата и внимательно слушала, как то он, то Аурелий рассказывали о новой вечной жизни, которую они обрели. Затем и она призналась, что и она только вчера утром, после тяжёлой борьбы отдала своё сердце Иисусу Христу и что она теперь счастлива, потому что получила прощение грехов. Так как она примирилась с Адамом, Иисус Христос ей открылся
— Во мне всё новое, я сама себя не узнаю, — уверяла она.
Они её понимали, ибо сами также пережили обновление.
Николай называл это вечной жизнью, она называла это «Христос открылся мне», Аурелий — смертью старого «я». Они знали, чго они теперь все принадлежат единому Богу, и с любовью думали о друге, имевшем большую заслугу в этом их изменении.
После возвращения господ они оставили доктора с Никушей одних в доме, остальные вернулись в Горку. Они все считали, что Николай там лучше отдохнёт, чем среди них.
К обеду оба друга в весёлом расположении духа пришли в Горку. Никуша хорошо поспал, а потом он вместе с другом облегчил душу молитвой и чтением Слова Божия.
Между тем Маргита готовилась к встрече Тамары. Она хотела, наперекор всем чужестранным обычаям, свою соседку, по словацкому обычаю, сначала развлечь, а потом угостить.
— Я не знаю, что скажет на это маркиз, он ведь очень гордый человек, — сказал пан Адам, которому временами невмоготу становилось сидеть с дедушкой и с дядей, а тем более над своими бумагами, которые он разбирал. То и дело он находил причину побыть с Маргитой.
— Не беспокойся, Тамара мой приём не осудит, — сказала она.
И она не ошиблась. После обеда прибыли дорогие гости.
Дамы ехали верхом в сопровождении секретаря и управителя, принесших извинения маркиза Орано, что он из-за депеш и писем из Египта не мог приехать. Пан Вилье привёз также доктору письмо, в котором Орано его просил оказать милость и сопроводить дам на обратном пути в Подолин.
При помощи Адама и Аурелия Маргита позаботилась о том, чтобы её гости не так скоро оставили Горку, где они чувствовали себя очень хорошо. Они беседовали, музицировали и прогуливались в маленьком парке; затем они вышли на близлежащий луг.
Там Аурелий устроил игры. Маргита знала их много и научила им Тамару и её компаньонок. Бледные щёки маркизы разгорелись.
Когда они вернулись в Горку, там для них в парке был приготовлен кофе, и дамы не отказались от угощения.
— У нас такой обычай, дитя моё, и все должны ему подчиняться, — сказал пан Николай маркизе.
Напрасно пан Адам опасался, что этот стол сильно будет отличаться от того, что вчера утром был накрыт в Подолине. Конечно, здесь не было серебряных чашек, хрустальных тарелок и дорогих скатертей, но на столе стояло два чудесных букета цветов и вместо лакея в ливрее прислуживала сама прелестная хозяйка дома, уделяя каждому своё внимание. У Тамары Орано аппетит был как никогда, и компаньонки ещё никогда не видели её в таком хорошем настроении.
После кофе Николай тихо сказал что-то своему другу. Тот сначала пожал плечами, потом пошёл куда-то и принёс хорошо настроенную цитру. Все были приятно поражены, когда он спел несколько русских песен под собственный аккомпанемент. Только пан Орловский, с некоторым изумлением посматривавший на молодого врача, с этого момента сделался молчаливым, чего в общем весельи никто и не заметил.
Солнце клонилось уже к вечеру, когда гости оставили Горку. Маргита, Адам и Аурелий провожали их: первые двое — до Подолянского парка, Аурелий — до замка…
А теперь Маргита стояла на веранде и ещё раз вспоминала весь прошедший день. Она вспомнила также два момента, о которых никто, кроме неё, не знал. Когда все вместе осматривали Горку, она с Тамарой прошла к себе в кабинет, где маркиза вдруг схватила лежавшую на столе Библию, и её глаза, как заворожённые, остановились на словах «Новый Завет нашего Господа Иисуса Христа».
— Вся эта книга говорит о Христе, Маргита? — спросила Тамара.
— Да, Тамара, вся эта книга. Это та книга, в которой я нашла свет, и теперь я очень счастлива.