Дорогой ценой
Шрифт:
Потом я получила ужасное известие о твоей болезни. Это было слишком тяжело для меня. Я не вынесла того и заболела. Меня увезли далеко на курорт, ухаживали за мной и лечили. Выбрав подходящий момент, я сама отправилась за своим лекарством. Я не надеялась увидеть тебя, потому что думала, что ты ещё на юге.
Я только хотела узнать что-нибудь определённое. Но теперь мне больше ничего не надо, ничего! Ты держишь меня в своих объятиях, ты хоть немного любишь меня, и этого мне достаточно.
Одно желание у меня осталось — вот так, в твоих объятиях, завершить эту испорченную, бесцельную, бесполезную жизнь.
Баронесса закрыла глаза.
— Не говори так, матушка, — возразил испуганно юноша и горячо поцеловал побледневшие сомкнутые губы этой женщины. — Ты не хочешь больше жить? Ты ещё так молода!
— Жить? Зачем, Никуша, когда тебя нет со мной?
Юноша ужаснулся. Осознанная правда пронзила его, как остриё ножа. Ему показалось, будто он видит одновременно два лица: лицо матери — баронессы Райнер, и лицо отца.
Он опустил её на подушку, склонился у постели на колени, прижав свою златокудрую голову к её груди, и заплакал. Когда он успокоился, он заговорил с ней вдруг совершенно другим голосом:
— Не плачь, матушка; ищи Божию истину, прими Иисуса Христа в своё сердце.
Он заменит тебе меня на земле, как заменил Его Иоанн — Марии. Ведь есть ещё другая жизнь, там — в вечности и, может быть, скоро мы встретимся там. До свидания! Да хранит тебя Бог!
Они ещё раз горячо поцеловались. Ещё раз мать посмотрела в прекрасное лицо сына, в его мокрые от слёз глаза. Ещё раз он погладил её лоб и волосы, поцеловал её руки. Затем он повернулся и неверными шагами оставил комнату. Руки друзей подхватили и вывели его на улицу, на свежий весенний воздух.
— Никуша, спокойнее! Ты сделал всё, что мог, ты поступил благородно, доказал, что ты действительно начал новую жизнь.
Теперь подумай об отце, возьми себя в руки, чтобы он ничего не заметил.
— Знаю, Аурелий, знаю. Потому я так скоро ушёл от неё. Я чувствовал, что это было выше моих сил. Моя бедная мать! А я даже не хотел её видеть! Она же мне ничего не сделала, меня насильно у неё отобрали. Бедная моя матушка! Она больна.
Если бы ты, Мирослав, не сжалился над ней, ей было бы совсем плохо.
Ты ей чужой и позаботился о ней, а мы с Маргитой! Ах, Маргита, если бы ты знала! Аурелий, пойди и посмотри, что моей матери нужно. Ты врач, тебе можно. Помоги ей!
— Иду, Никуша, иду, успокойся только, дорогой! Ведь ты невиновен во всей этой истории и знаешь теперь, где искать помощь для себя и для неё, не правда ли?
Часы пробили десять. Во дворе под старой крепостью чистили экипаж и сбрую. Сам пан аптекарь командовал перед отъездом своими людьми. Доктор Лермонтов разбирал бумаги — свои и своего друга — и внушительную часть из них взял с собой в
«деревенскую ссылку». Одновременно он приводил в порядок свою аптечку, заменяя некоторые лекарства новыми, из аптеки Коримского. Пани Прибовская упаковывала в чемоданы разные деликатесы, жаркое, пироги и другую снедь в дорогу для господ.
Все в аптеке были заняты делом, только одетый уже в дорожное платье сын хозяина дома безучастно лежал на диване. По его бледному лицу было видно, что в этом молодом, но усталом теле не было силы для работы. Он лежал с закрытыми глазами, склонив голову набок, но не Спал. Он вздрогнул, когда рядом с ним кто-то тихо спросил:
— Никуша, что с тобой?
Он тотчас открыл глаза.
— Мирослав, это ты? Один?
— Да, мой милый. Дверь закрыта, все заняты.
— Это хорошо, потому что нам ещё поговорить надо.
Молодой провизор опустился на колени, взял протянутую руку юноши и сказал:
— Я пришёл попросить у тебя прощения за мою смелость, что я тебя заставил пойти к матери. Тебе это повредило, Аурелий прав. Но я иначе не мог поступить.
— Не говори так, Мирослав. Я только что хотел тебя поблагодарить за то, что ты заставил меня превозмочь мой эгоизм. И если я умру сейчас, я никогда не пожалею о том мгновенье, когда я снова мог покоиться в объятиях моей родной, дорогой матери!
Юноша заплакал и спрятал лицо на груди друга.
— Она меня не забывала, а любила все эти долгие годы, любит меня и сейчас, а я был таким бесчувственным! Она пришла ко мне больная, а я её даже видеть не хотел! Она больна и так одинока!
Обо мне заботятся многие, а она одна. Я не могу о ней заботиться, потому что ей к нам нельзя. Дедушка и Маргита, может быть, и приняли бы её,
Маргита определённо, но они не в Орлове, а в Горку она из-за нас не может прийти. О, Мирослав, кто позаботится о моей матери?
— Я, Николай, не беспокойся. А главным образом — Иисус Христос.
Юноша посмотрел в лицо молодого провизора и вздохнул:
— Ты хочешь заботиться о ней? Этому я верю. Ты уже позаботился о ней. Если бы не ты, то моя мать лежала бы сейчас в грязной гостинице в Подграде, моя мать, привыкшая с детства к господскому обслуживанию.
— Обслуживание её теперь господским не будет. Но любовь многое может заменить. Не заботься, Николай, поверь мне: всё, что я смогу сделать вместо тебя, я сделаю и обо всём буду тебе сообщать.
— О, благодарю тебя! Но как ты это сделаешь, чтобы отец всего — этого не заметил?
— Недалеко от Боровца находится долина Дубравы, там у меня друг Степан. Это племянник пани Прибовской. Письма я буду адресовать ему, а он их тебе передаст, так что никто и не заметит. Ему это нетрудно, так как его бабушка у нас там в прислугах.
— О, как я тебе благодарен! Ну а если мать тяжело заболеет?
— Господь сохранит её от этого. А в случае чего, я извещу пана Орловского по телеграфу. Но Аурелий считает, что у неё только нервное перенапряжение, и что это в тиши и в одиночестве скоро пройдёт, особенно если тоска её уймётся. Когда я уходил, твоя мать спокойно спала.