Дорогой длинною
Шрифт:
– Садись в телегу, Настя, застудишься.
– Илья… - задохнувшись, начала она.
– Что ж ты делаешь?..
Настя не договорила: Илья подошёл к ней вплотную, сжал запястья. Сжал несильно, не желая причинить боли, но Настя невольно охнула: тяжёлый, незнакомый взгляд мужа испугал её.
– Молчи.
– глядя в упор, спокойно сказал Илья.
– Не серди бога. Лучше за мою удачу молись.
– Но…
– Езжайте.
Илья даже не повысил голоса, но Настя не пыталась больше возражать.
Он отпустил её руки и, не прощаясь, шагнул в туман, разом скрывшись в нём с головой.
– Дэвлэса!
– крикнула ему вслед
– Да пошли вы, проклятые, шкуру сдеру!!!
Гнедые сорвались с места, и телега полетела.
Варька гнала лошадей до полудня. Мимо Баскаковки, нищей деревеньки из двух десятков покосившихся хат, пронеслись как на крыльях, доскакали до большого села на обрыве реки, вымчались на большак, - и только там Варька немного отпустила вожжи. Повернулась и зло сказала:
– Ну, что ты воешь? Сколь можно-то? Всю телегу залила!
Настя приподняла с подушки мокрое от слёз, вспухшее лицо с налипшими на него волосами. Хотела что-то сказать, но сквозь стиснутые зубы опять прорвалось рыдание, и она снова тяжело упала вниз лицом. Варька с досадой отвернулась, ещё ослабила вожжи, и кони пошли шагом. Глядя на их спины, Варька медленно проговорила:
– Слушай, а как же ты дальше собираешься? Глянь, четвёртый день замужем, - а уж слезами умываешься. Что же дальше-то будет? Илья такой, какой есть, другим уж никак не сделается. Значит, зачем-то богу такой дух нечистый понадобился на свете… И знала ты про него всё ещё в городе. И что таборный, и что вор лошадиный, и что никакой другой жизни ему не надо.
Вспомни, как он в Москве на стену лез! Даже среди ночи во сне коней требовал! Если бы не ты с красотой твоей, - месяца бы мы с ним в хоре не просидели!
Настя села. Взяла старый медный чайник, неловко, то и дело проливая на юбку, начала глотать воду из носика. Варька, держа в руках вожжи, молча смотрела на дорогу. Через некоторое время, не оглядываясь, сказала.
– Не сердись на меня, Настька. Мне ведь тебя жалко. Пропадёшь ты с ним, поганцем…
– Не пропаду.
– подавив горький, тройной вздох, отозвалась Настя. – Одно ты верно сказала: знаю я, за кого пошла. И никого другого не хочу.
Погоняй лучше. А хочешь, я тебя подменю?
– Ты?..
– невольно усмехнулась Варька.
– Да они тебе руки повыворачивают. Сиди уж, нос вытирай, а то горит фонарём. Скоро Серденево проедем, там отдохнём. А опять плакать захочешь - пой. Помогает.
– Варька, скажи… - Настя запнулась.
– Ты не бойся, я реветь уж больше не буду, но мне знать надо. Если его поймают - тогда что?
– Убьют.
– коротко сказала Варька. Настя зажмурилась. Варька закусила губы; подумала о том, что, наверное, ни к чему рассказывать невестке о том, что пойманных конокрадов бьют всей деревней, бьют люто, долго, до смерти, и ни разу не было случая, чтобы крестьяне, понадеявшись на власть, послали за урядником.
– Не думай о таком. И говорить про это не нужно: удачу спугнём. Лучше молись. Я тебе ещё вот что скажу: Илья с двенадцати лет при таких делах.
И до сих пор везло. И я так думаю, что ты ему ещё больше удачи принесёшь.
Красота - она всегда к счастью.
Настя не отвечала, но и всхлипов из телеги больше не было слышно.
Протяжно вздохнув, Варька положила на колени вожжи, потёрла уже начавшие ныть плечи, осмотрелась. До Серденева оставалось не больше трёх вёрст.
Остановились за селом, на берегу неглубокого пруда. Измученная Варька распрягла
Варька проснулась, когда уже смеркалось. Позёвывая, выбралась из-под телеги, почесала растрёпанную голову, поискала глазами солнце:
– Ого, уже закатывается… Пойду-ка я в село. Там сейчас хорошо, пусто…
– Кому же гадать будешь?
– удивилась Настя. Варька ничего не ответила, только хитровато подмигнула, повязала голову платком и широким шагом направилась в сторону Серденева.
Вернулась она быстро, бегом, запыхавшаяся и довольная. Настя, ожидавшая её не ранее чем через два часа, испуганно вскочила:
– Что стряслось? Илья?..
– Нет! Держи!
– улыбаясь во весь рот, Варька встряхнула подвязанный узлом фартук, - и к ногам Насти вывалилась пёстрая курица со свёрнутой головой.
– Прячь! И скатывай рогожу скорей! А я запрягу!
Настя заметалась вокруг телеги. Варька, гортанно гикая, подогнала гнедых, ловко и быстро разобрала шлеи с постромками, укрепила дышло, затянула упряжь, - и через несколько минут телега опять катилась по пыльной дороге.
– Ух, какой у нас к вечеру навар будет!
– Варька, сидя на передке, передавала Насте одну за другой четыре луковицы, восемь картошек, три сморщенные прошлогодние моркови и несколько чёрствых горбушек.
– А это откуда?
– по поводу курицы Настя даже не стала спрашивать: и так было понятно.
– Да нашла там девку-невесту хромоногую, мужа ей нагадала к этой осени… Ну, наварим супа, Илью накормим, авось не прибьёт!
– Варька засмеялась, но Настя не смогла улыбнуться в ответ.
Ночью, как велел Илья, не останавливались, ехали неспешным шагом.
Выспавшаяся Варька тихо понукала гнедых, поглядывала на вставший над дорогой месяц. Повернувшись, шёпотом спросила:
– Настя, не спишь? Так я запою.
Настя не ответила. Варька причмокнула в последний раз. Положила кнут себе на колени. Негромко запела:
– Ах, доля-доля ты моя, доля горькая,
На всём свете я,
ромалэ
, без родни…
– Ах, пропадаю, погибаю, мать моя… - вполголоса подтянула ей Настя. Она лежала в телеге на спине, закинув руки за голову; смотрела на низкие звёзды.
Не хотелось уже ни плакать, ни молиться, и даже отчаянное ожидание притупилось, напоминая о себе лишь скребущейся болью под сердцем. Вот только заснуть Настя не могла никак и знала, что до рассвета будет лежать на спине, смотреть на звёзды и подтягивать Варьке. Права она: если хочешь плакать - лучше всего запеть. Легче не станет, но хоть не разревёшься.