Дорогой, я стала ведьмой в эту пятницу!
Шрифт:
Она знала, что «большие» люди охотно ей улыбаются, общаются с ней, шутят и приглашают на выходные к себе на шашлыки — но только в присутствии Кирсанова. Стоит ей появиться одной — протокольная улыбка, кивок или сдержанное неудовольствие, если Вика подходит и вмешивается в разговор. Она понимала, что пока она — очередная девушка Кирсанова, из уважения к любовнику они даже помнят, как ее зовут, но ничто не заставит их думать о ней хорошо. С тем же упрямством, которое помогло ей выбраться из Электростали, сменить убогий вещевой рынок на «Крокус Сити-Молл», «Пассаж» и ГУМ, Вика прорывалась к тем, на чьи фотографии в журналах она некогда смотрела с завистью и трепетом. Лиза была лишь трамплином, зацепкой — Вика хотела, чтобы ее привыкли видеть в обществе «приличных» девушек, а не в стайке любовниц, искательниц приключений и содержанок.
Она вцепилась в Лизу мертвой хваткой и таскала ее на все приемы. Отделаться от Вики было невозможно. С тоской и неохотой Лиза сопровождала Вику на коктейли и многочисленные презентации, но Вика, нехотя признавала она, была честным партнером. Она помогла Лизе с гостиницами, помогла с «Альтером» и вообще всячески содействовала — правда, иногда весьма сомнительными методами, — но Лиза убедила себя, что главное — победа, а не участие, и смирилась с тем, что для успеха в жизни следует быть хоть немного беспринципной.
С Викой было скучно — она говорила исключительно о последних тенденциях в мире моды, но зато она не лезла в душу и не читала нотации.
Зазвонил телефон.
— Да, мама, — ответила Лиза.
— Деточка, — проговорила мама, которая уже не считала, что дети должны сами звонить родителям. — У тебя нет знакомых в налоговой? Наверху.
— А что такое? — поинтересовалась Лиза.
— Да там к Егору привязались, к его банку, — пожаловалась мама. — Какие-то намеки…
— А у него что, у самого нет знакомых? — удивилась Лиза.
У дяди везде были знакомые.
— Ну, он там с кем-то повздорил… Я точно не знаю, но надо уладить.
— У Кирсанова есть кто в налоговой? — прикрыв трубку рукой, спросила Лиза у Вики.
— Навалом, — не отрываясь от журнала, сообщила Вика.
— Ма, пусть Егор мне позвонит в конце недели, все уладим, — пообещала Лиза и, чрезвычайно гордая собой, положила трубку.
Конечно, ее бывшие мужья были богаты. Но богатство богатству рознь: по сравнению с успешными людьми, которые окружали ее сейчас, по сравнению с мужчинами, которые запросто жарили шашлыки с политиками и к которым Пугачева с Орбакайте приезжали на дни рождения, они казались неудачниками. Лиза попала на Олимп и находилась средь богов — всесильных, могущественных и великих.
Маша мрачно смотрела на Завьялова.
— Ты посуди сам, — убеждала она. — Куда они пойдут? Ты что, думаешь, только мы в курсе, что с ними невозможно работать? Да вся Москва прекрасно знает, что с ними проблем не оберешься! В общем, если ты не надумаешь, то я ничего не обещаю. Ты, конечно, можешь меня уволить, но с такой командой ты потеряешь все свои деньги.
— Черт, но как их уволить? — стонал Завьялов. — Я рос на их статьях…
— Считай, что перерос, — отрезала Маша. — Мы сейчас о чем говорим — о бизнесе или о любви и нежности? Если хочешь, дай им стипендию, пусть сочиняют мемуары «Продажная журналистика в лице Маши Чистяковой». Но ты пойми, я не могу так работать! «Тойота» отказалась ставить рекламу рядом с материалом о том, что на наших дорогах можно ездить только на грузовиках и тракторах — воруют асфальт и все такое, а «Нестле» до сих пор в страшной обиде, что наш рекламный отдел предложил им рекламную полосу посредине эссе о том, как генералы используют чеченскую нефть. И ты понимаешь, Дима, что если бы это были аргументированные репортажи, так мы бы и без «Тойоты» выкрутились, но это же по большей части сплошной треп!
В «Репортере» действительно творился дурдом. «Старая гвардия» негодовала и саботировала. Варя уволила заменимых, взяла на их место молодежь, а издательские звезды, как только речь заходила об интервью с тем, кого они называли «политической пешкой», заболевали, травились, уезжали хоронить родственников…
— Детский сад! — возмущалась Маша.
И «Репортер» с новым дизайном выходил тихо и неприметно: рекламную кампанию так и не запустили — хвастаться было нечем.
По курилкам плелись интриги, велась оживленная тайная переписка, сотрудники замолкали, стоило Маше войти в комнату… Причем она понимала, что ей надо всего лишь вылизать задницу каждой «звезде», поплакаться, что без их участия она погибнет, что журнал держится на них… Маша даже попыталась, но пожилые перепуганные «звезды» так остро возненавидели «соплячку» и «выскочку», что на поклон надо было ходить не раз, и подкупать, и унижаться, и все это так утомляло и обижало… И Маша не понимала этих неспортивных людей с седеющими бородами, этих женщин с агатами и бирюзой в уродской мельхиоровой оправе… Маше казалось, что они с Марса, она даже твердила себе, что они хорошие, просто другие, но в душе ненавидела их всех — старых, раздражительных, заносчивых!
И когда вчера Рената после очередной попытки «поговорить по душам» сказала, притушив «Кэмел» без фильтра:
— Деточка, вы хотя бы осознаете, что вам здесь не место? — и так грустно посмотрела, так сочувственно, что Маша вылетела из ее кабинета, не сказав ни слова, и пообещала себе придушить Домогарову, если не удастся ее уволить.
— Я тебя понимаю, — заверил Дмитрий. — Но мне их жалко.
— Дай им стипендию, — повторила Маша.
— Ладно, — сказал Завьялов после продолжительных раздумий. — Наверное, ты права. Можешь всех уволить, только выплати за три месяца зарплату, а я еще с ними отдельно поговорю.
Маша с сочувствием посмотрела вслед Дмитрию. Он купил журнал, чтобы иметь «гуманитарный» бизнес. Завьялов продавал пиво, орехи, сухари и всяких сушеных кальмаров, креветок, осьминогов и с каким-то немыслимым уважением относился к печатному слову. Тех, кто мог написать, оценить, раскритиковать, внятно выразить собственное мнение, промышленник боготворил и «Репортер» купил от желания лично потрогать прекрасное. Но Завьялов не был магнатом, он всего лишь успешный промышленник — содержать издание ради того, чтобы владеть карманной прессой, он не мог. Ему нужен был доходный журнал, чему сотрудники старого «Репортера» изо всех сил сопротивлялись.
— Да не переживай ты! — крикнула она вслед. — Уволим, а потом опять пригласим!
Варя с неподдельным ужасом читала диалоги, которые насочинял какой-то недотепа по фамилии Тургенев.
«Арина: Ты не можешь так поступить. Это бесчестно.
Степан: Такого слова нет в моем лексиконе.
Арина: Мы не на литературном конкурсе. Это жизнь. Моя жизнь. И ты ее ломаешь.
Степан: Детка, мне наплевать на твою жизнь. Разве ты не поняла? Разве я тебе что-то обещал?»
— Сереж, это шутка, да? — спросила она у Цейтлина, с трудом дозвонившись продюсеру, который десять часов своего двенадцатичасового рабочего дня тратил на телефонные разговоры.
— А что такое? — забеспокоился Сергей.
— Цитата: «Если ты не перестанешь мне мешать, я с тобой сделаю такое, что ты сильно пожалеешь…» — Варя вздохнула. — Сереж, где вы его нашли? Среди отчисленных с первого курса? Или он речи нашим политикам пишет? Как он вообще смеет носить фамилию Тургенев?
— Ну не менять же ему фамилию, — заметил Цейтлин. — Ну ладно, ты сама сочиняй диалоги, а там разберемся.