Доверие
Шрифт:
— Раз уж ты не спишь…
— Я тебя слушаю, — отозвалась Ханни.
— Гербер тоже не понимает того, что здесь день и ночь меня мучает. Возможно, он слишком прямолинеен. А ты, можешь ли ты себе представить, что мне вдруг стало остро недоставать одного человека, хотя я никогда не думал, что этот человек нужен мне? Всю жизнь я считал, что я ему нужен, да еще как! А вышло все наоборот, это же поразительное дело!
— Ты имеешь в виду Роберта Лозе? — спросила Ханни. — Что ж тут поразительного? Ты переменился, и он тоже. Тебе сейчас нужен опыт, который он успел приобрести. Ничего плохого я в этом не вижу.
— Ничего
— Конечно. Вот если бы ты этой перемены не заметил, было бы худо.
— Есть в этих послевоенных коссинцах что-то, видимо, не до конца мне понятное. В Гарце все было точно в цехе. Каждый говорил со мной начистоту. И о важном и о всякой ерунде. Даже плохие, безразличные люди. Пожалуй, они-то и объяснили мне то, чего я не понимал. Наш завод демонтировали. Но там ведь все происходило, так сказать, в миниатюре. И я мог им объяснить. Здесь я ничего объяснить не могу. И по-моему, не коссинцы в этом виноваты, а я. Не знаю, как объяснить, и точка. Оттого, что сам толком не понимаю. Действительно ли Улих неправ, а прав мастер Цибулка? Мне еще надо кое-чему подучиться. Что же касается Роберта, то, во-первых, он прекрасно здесь сориентировался, а во-вторых, он еще и учился, правда, чему то другому, быть может, более трудному.
— Он бы и тебе посоветовал последовать его примеру.
6
Незадолго до переезда Вебера к Эндерсам Эрнст Крюгер после смены подошел на улице к Томасу. Поначалу несколько смущенно, а потом с горячностью, так как Томас внимательно его слушал, Эрнст сообщил, что придумал одну неплохую штуку. Но вот вычертить ее он не умеет, не поможет ли ему Томас, он ведь в этом деле разбирается, сделать чертеж в масштабе так, чтобы его можно было подать в бюро рационализации. А он со своей стороны поделится с ним премией.
— Идея твоя, — отвечал Томас, — и делиться тебе со мной нечего. Пошли, не будем откладывать дело в долгий ящик.
Он мигом понял идею Эрнста переделать бугель, о который девушки обдирали себе руки.
— Как ты думаешь, — спросил Эрнст, — сколько за это заплатят? На этот раз я ни за что не отдам деньги домой, надо хоть штаны себе купить. А может, и побольше выйдет?
— Повремени лучше со своими расчетами, — сказал Томас, — сначала надо, чтобы приняли твою заявку. Обновлять все бугели — довольно дорогое удовольствие, а ты знаешь, что у нас не очень-то любят раскошеливаться.
— Им надо только прикинуть, насколько это обойдется дешевле вечных ремонтов.
— Кто знает, — сказал Томас, желая подготовить его к возможному разочарованию, — не собираются ли у нас монтировать новую установку. Тогда бугели будут вообще не нужны.
— Пока это сделается, пройдут месяцы и расходы давно оправдаются, — настаивал Эрнст так, словно его судьба зависела от Томаса.
— Ладно, попытка не пытка.
Томас много часов подряд просидел с Эрнстом над чертежами. Эрнст хоть и надеялся заработать какие-то гроши — может, на штаны хватит, — но, как и Томас, на коссинский завод смотрел как на свой. Это чувство «собственности» и заставляло его размышлять надо всем, что было связано с его работой. А в жизни Эрнста мало что было не связано с работой.
Разве что сестренка там, дома. Изо всей семьи только Ушши держала его сторону.
Среди людей, окружавших Эрнста, не было ни одного, кто бы натолкнул его на новые мысли. Угрюмыми, печальными, иногда хитрыми были эти люди. Даже отец, насколько он его помнил. И мать, и дед с бабкой, и братья, и тетки. Ушши, та, пожалуй, была другая, словно не сестра ему, а дочка.
Иной раз яблоко и далеко падает от яблони.
Эрнст, вероятно, больше, чем все остальные, любил Рихарда Хагена, был уверен, что тот способен на все доброе, смотрел ему в рот, когда он говорил, поджидал его на улице. Рихард, как секретарь партийной организации, считал своей обязанностью знать каждого и в свободную минуту зайти к каждому в дом. А вот в семействе Крюгеров он еще не побывал и ни разу еще не вступил в разговор с Эрнстом. Да на то и не было причин. Там, по-видимому, все шло гладко.
Года два назад, впервые приехав в Коссин выступать на собрании, он вообразил, что своей речью взбудоражит весь народ. Воркотня и молчание — вот был ответ на нее, да еще каверзные вопросики. Может быть, только маленькая горстка людей поняла его. И среди них — Эрнст Крюгер. Этот паренек вдруг попросил слова. Мать резко его оборвала на потеху всем присутствующим.
Итак, Рихард Хаген с горечью убедился, что успеха он не имел. Слова, воспламеняющие людские души, увы, не всегда приходили к нему в нужную минуту. Но он не заметил, что для юного Эрнста Крюгера они были как луч света. Суть того, что в семье Эрнста называлось «крахом», раз и навсегда ему уяснилась; раз и навсегда уяснилось и то, как он отныне должен вести себя.
Для Эрнста Крюгера счастьем было сидеть с Томасом за чертежной доской. Время от времени в комнату входила Тони и молча ставила на стол горячий кофе.
Когда чертеж был закончен, ему стало чего-то недоставать в жизни. Может быть, тихой комнаты, а может быть, гладкой смуглой руки, протянутой над столом, когда Тони пододвигала им чашки. Он почувствовал, насколько легче проложить себе дорогу в жизни, если твое жилище битком не набито крикливыми родственниками.
Он пошел в бюро рационализации и передал чертежи. Ему посоветовали набраться терпения. Ответ он получит в новом году. Он огорчился. Томас ждал его на улице. Но ему предстояло еще большее огорчение. По дороге им встретился Хейнц Кёлер, которому Томас крикнул: «Я приду вечерком». Эрнст чувствовал, что Томас охотнее проводит время с Хейнцем. О чем только они не говорили, а Эрнст, слушая их разговоры, почти, вернее, вовсе ничего не понимал.
Томас и Лина от ворот завода быстро пошли в город, плечом к плечу, одинаковым шагом, точно две лошадки, подобранные по росту. После каждой фразы Лина поворачивала голову, чтобы убедиться, слушает ли ее Томас.
— Томас, что ты никак не можешь развязаться с этим Хейнцем? Неужто оттого, что вы вместе учитесь? Я допускаю, что между вами существуют приятельские отношения. Но твоим другом он никогда не станет, наоборот.
Она тяжело дышала, так как хотела поскорей вернуться домой с Томасом, но тем не менее понизила голос.