Дождь
Шрифт:
– И я не узнаю...
– прошептал Петр Иваныч.
– Ты знаешь...
– Она вдруг сделала круглые глаза.
– Это потому, что он... появился.
– Кто?
– Ну, тот, что летает!..
– Может быть, я не знаю... Только мне кажется, я все время о тебе думал, еще раньше, - Петр Иваныч помолчал.
– Мы ведь и спим с женой на разных кроватях, так, дочь да обеды лишь общие, а все остальное давно уж врозь...
Он пристально взглянул на нее, погладил, и они поцеловались.
Они долго целовались, и она вдруг потянула его в комнату, но он, точно испугавшись, взглянул на часы: без двадцати четыре!
– В два обед кончился!..
Петра Иваныча тотчас прошиб пот, глаза зашарили по комнате, руки машинально подтянули галстук, он надел пиджак.
– Ты иди, а я уж сегодня не пойду, скажешь, что отругал, в общем, что-нибудь такое, ладно?
– говорила она, виноватясь.
Он закивал, заторопился, пошел к двери и неожиданно остановился. Выдохнул воздух, обернулся.
– Пошли!..
– Но как же... Разговоров потом не оберешься!
– Ну, как ты будешь сидеть здесь одна?!
– Не знаю...
– Поэтому пошли! Имею я право, как главный бухгалтер, обстоятельно побеседовать с одной из своих подчиненных...
– И, воспользовавшись ее слабостью, склонить к любви!
– Имею право, как любой мужчина СССР!
Она снова прижалась к нему, а он поцеловал ее в нос. И они пошли под руку по улице, и, надо ж, как раз в это время из канализационного люка вылез слесарь Баратынский, чтоб взять гаечный ключ. Увидев Неверующего с Боборыкиной, он опешил, так как Вальку Кузина знал как облупленного и-уж, конечно, всю подноготную самой Надежды, к которой, кстати, собирался завалиться вечерком. Во-первых, баба одна, а это не опасно; во- вторых, для лучшего вхождения в образ Дон-Жуана, чего с Дуськой не наработаешь; в-третьих, по взаимной склонности, ибо Надежда с Кузиным его видели в Тени Отца Гамлета, и Баратынский произвел на Надежду неизгладимое впечатление, что выразилось в ее щедрости - разрешении Кузину выпить сто грамм. Но тогда еще был Кузин, и Баратынский лишь подмигнул Надежде.
И вдруг эта Надежда, можно сказать его Надежда, с Неверующим! С бухгалтером!
– Надь, ты чо, ошалела?
– хохотнул Баратынский.
– Петр Иваныч, а ты...
Но они оба, даже не взглянув, прошли мимо чумазого Баратынского.
Та-а-к, подумал Баратынский. Это значит; в то самое время, когда я миндальничал, он тихой сапой лишил меня последней надежды?!. Вот старая луковица! У Баратынского даже охота к работе пропала. Он вылез, махнул рукой на аварию и побежал в контору. В конторе сидел Валя Кузин и играл в шашки с пенсионером из 39-й квартиры.
– Валя! Горю!
– вскричал Баратынский.
– Авария на седьмом колодце, а у меня жена рожает!
– Кто, Дуська?
– удивился Кузин.
– А кто же еще, - умываясь и переодеваясь, рассказывал Баратынский, внематочная беременность!
– Это опасно!
– бросив игру, сказал пенсионер.
– Еще бы!
– вскричал Баратынский.
– Надо пойти ей соков купить! Черт, где же деньги?!.
– Во, возьми, пятерка, больше нет!
– сказал Кузин.
– А у меня тридцать копеек, - развел руками пенсионер.
– Теперь за пять тридцать уже не продают!
– схохмил Баратынский.
– Но все равно возьмите, я прошу вас, - настаивал пенсионер.
– Ладно, - забирая мелочь, тряхнул головой Баратынский.
– "Если друг оказался вдруг!.." - процитировал он и запнулся.
– Это не то, не про нас. "Друзья! Как много в этом звуке для сердца русского слилось!" Спасибо!.. Баратынский прижал обоих к своей груди.
– Валя, сделай аварию! Бегу!
– Завтра не выходи, я выйду!
– крикнул ему вдогонку Кузин.
– Артист!
– с уважением сказал он о Бараратынском.
Надо было действовать, и первое, что сделал Баратынский, сев дома на телефон, позвонил жене главбуха, Катерине Ивановне. Изменив голос, слегка гнусавя, он от имени доброжелателя сообщил, что ее муж замечен в необычное время выходящим из дома его сослуживицы Боборыкиной, и что оба были очень возбуждены, и этот роман может далеко завести.
– Вас это не касается, - помолчав, сказала Катерина Ивановна, - так что не беспокойтесь...
– Что?!
– вскричал уже своим голосом Баратынский и хлопнул трубкой.
– Во, дала, а? "Не касается". Это что же, какие времена?!. Тут Дуська за одно слово фингал ставит, а эта... Во, Петр Иваныч дает! Ну дает! И где только выкопал эту тумбу?
Баратынский позвонил в партком райпищекомбината, но секретарь был в отпуске. Он набрал местком, и дежурная побежала звать Неверующего, ибо он был зампредместкома и член партбюро.
– Все схвачено!
– прошипел Баратынский.
– Мафиози проклятый! Что же делать-то?!. Кому сигнализировать?!. А?!.
– он посвистел дуплом зуба и скорчил рожу в зеркале.
– В горкоме и слушать не будут. Есть, правда, еще управление торговли... Позвоним в управление!
Баратынский позвонил Черных, первому заму.
Трубку сняли.
– Сергей Прокофьич? Это Жмыков из комитета, - забасив, заговорил заговорщицким голосом Баратынский, не слишком четко произнося свою фамилию.
– Был у Капустина в горкоме. Ты слышал эту историю с Неверующим?
– Какую историю?
– Жена Неверующего написала письмо в горком с просьбой защитить ее и дочь от разгула безнравственности: супруг открыто изменяет. Капустин велел переслать вам немедля письмо с требованием разобраться и наказать.
– А при чем здесь я?..
– попробовал было возразить Черных.
– Ну, вы же первый зам?
– Ну и что?!.
– Не знаю, не знаю, но я бы всерьез занялся этим делом, все- таки не рядовой случай... Пока!
– Пока...
И Баратынский, положив трубку, даже подскочил от удовольствия и этаким фертом, строя рожи неизвестно кому, прошелся по комнате.
Но вернемся к Неверующему и Надежде. Едва они вошли в бухгалтерию, как тотчас все умолкли и, увидев пылающее смущением лицо Боборыкиной, все поняли.
Боборыкина шмыгнула за свой стол и сразу же углубленно погрузилась в подсчеты.