Драгоценный дар
Шрифт:
— Что это значит — насколько ты знаешь? Я думал, что ты взял ее под свое крылышко. В конце концов, она все же владелица журнала.
— Именно поэтому я не могу оказывать ей покровительство. Это бы плохо отразилось на нравственном климате редакции.
— Ты имеешь в виду не собственную нравственность? Я так думаю, ты избегаешь Пич потому, что боишься, как бы она не узнала правды.
— Какой еще правды?
— Мы об этом уже говорили, старый мерин. Ты же по уши влюблен в эту женщину. Я видел твои глаза, когда ты услышал, что Герберт
Ари сжал кулаки.
— Может, нехорошо плохо отзываться о мертвых, но Пич будет гораздо лучше без этого человека. Насколько я его знал, добрый доктор был мастером использовать людей.
Берт криво усмехнулся:
— Кто-то сумел ловко использовать самого Стрэнда и послать его прямо в жемчужные врата, если, конечно, он не отправился в противоположную сторону. Только мне очень жаль Пич. Белла говорит, она очень переживает.
Ари узнавал о Пич из рассказов Берта больше, чем из ежедневных встреч с ней на службе.
— Они вроде уже не были близки?
— Да, конечно, они расстались, и, по словам Беллы, расставались не слишком дружелюбно. Но у них все же двое сыновей, которые очень любили отца. Да и ей Герберт был не чужой — они двадцать лет прожили вместе.
Ари изо всех сил сжал зубы, чтобы не застонать от сочувствия к Пич. Берт похлопал его по плечу:
— Смотрю, тебя здорово зацепило.
— Зацепило? Правильнее сказать, меня искалечило. Мне хотелось быть рядом с Пич, помочь ей во время похорон, но я был совершенно уверен, что ей не понравится мое присутствие. Вместо этого я послал цветы — цветы человеку, которого терпеть не мог. Я никогда не был лицемером. Что, черт возьми, со мной происходит?
— Полагаю, это называется любовью. — Берт покачал головой. — Ты будешь мучиться, пока не наберешься смелости и не признаешься в своих чувствах.
— Самому себе или Пич?
Вилка Берта с кусочком «тамале» застыла на полпути ко рту.
— Обоим.
И Берт отправил лакомство себе в рот. А вот Ари не мог проглотить ни кусочка.
— Как я могу это сделать, черт побери? Предлагаешь мне спросить у нее, научилась ли она пользоваться компьютером, а потом сказать: «О, кстати, я безумно тебя люблю»?
Берт склонил голову набок и стал похож на лукавого Эроса. Этакого мудрого, убеленного сединой бога любви.
— А что, хорошая идея.
— Дурацкая идея. Я-то Пич люблю, а вот она меня — нет. Пич так и не простила мне, что я отказался помочь ей расследовать прошлое ее отца. Теперь она изучает все тонкости издательского дела, а когда изучит — сама заменит меня. Так что романтическими отношениями здесь и не пахнет. — Ари пожал плечами. — Я подумываю насчет того, чтобы опередить ее и самому подать заявление об уходе.
Берт со стуком положил вилку на тарелку.
— Никогда не думал, что ты трус.
— Нет, я просто трезво смотрю на вещи.
— И что, скажи мне, пожалуйста, ты собираешься делать потом? Только не
— Я думал вернуться обратно в Тускон и добраться до того ублюдка-мафиози, который заказал мое убийство и убил вместо меня Хелен.
— Это шаг в правильном направлении.
— То есть?
— По крайней мере ты понял, что не несешь ответственности за смерть Хелен. Но раскрутить это дело — значит вернуться к журналистским расследованиям.
Ари кивнул:
— Это то, что у меня получается лучше всего. Как я ни люблю Пич, я уже устал от ее представлений о журналистике. Пора мне снова начать заглядывать под камушки и выставлять обитающую там мерзость на всеобщее обозрение.
— Только поглядите! Мистер Раппапорт рассердился.
— Лучше злиться, чем жалобно скулить, забившись в уголок.
— О! Наконец-то я слышу слова не мальчика, но мужа.
— Ладно тебе! — Ари почувствовал себя неловко и потому быстро сменил тему: — Видел твои снимки. То фото на разворот, для статьи о родео, смотрится потрясающе.
Берт принял условия игры, и весь остаток ленча они обсуждали дела журнала и больше не касались личной жизни Ари.
Когда они вышли, Ари удивился, увидев, как потемнело на улице. Хотя он прожил в Хьюстоне три года, но так и не привык к молниеносным переменам погоды.
Когда они шли на ленч, солнце ярко светило на почти безоблачном небе. За час облачка превратились в грозовые тучи. На улице завывал ветер.
Берт нахмурился:
— Будет чертовски сильная буря. Нам лучше вернуться в редакцию.
— Перерыв на ленч. Я собираюсь в подземку. Хотите пойти со мной? — спросила Синди у Пич, имея в виду лабиринт из подземных магазинов и ресторанов длиной в добрых пять миль. Там можно было блуждать неделю.
— Спасибо, но я не голодна, — ответила Пич.
— Пока я не вернусь, не трогайте компьютер, — предупредила Синди, выключая экран и хватая сумочку. — Не хочу, чтобы вы загубили мою работу.
Пич проглотила гневные слова. Черт бы побрал эту девицу! Синди должна была научить ее работать на компьютере, а вместо этого, похоже, делает все, чтобы Пич почувствовала себя непроходимой тупицей. Объясняет она туманно и невнятно, зато придирается по мелочам. Даже когда у нее что-то получается, Синди все равно говорит, что это неправильно.
Сначала Пич думала, что Синди просто злится, что ее оторвали от работы и заставили нянчиться со своей неумехой начальницей. Но теперь она уже сомневалась. Похоже, дело не в этом.
Пич потянулась, расправила ноющие плечи. Проводить восемь часов в день за компьютером было тяжело, болела спина. Пару минут она раздумывала, а не спуститься ли ей вниз пообедать, но вставать, идти, ждать лифта и искать забегаловку не хотелось. Ей вообще больше ничего не хочется. Жизнь превратилась в какой-то бесконечный кошмар, из которого не вырваться.