Драконье царство
Шрифт:
И сосредоточенность опять уступала место растерянности и только было подавленной неуверенности? Может быть. Не слишком ли все хорошо складывается? Как раз в нужное время. Так услужливо — будто в ответ на желания.
Но ведь так бывает. Как ничуть не нова теория заговора Вселенной, которую всегда называли то роком, то проклятьем, то синхронизхмом, то законом подлости. Но бывает — или только подделывается под то, что так бывает? Что за притворство? Почему не быть чему-то простым и ясным? Правда, могу ли я теперь опознать
Таранис храпел и привычно грыз удила. Навязчиво привычно. Скучно. Ненатурально обыденно. Разыгрывая что-то простое и ясное. Как солнечный свет и твердая земля, от которой поднималась такая осязаемая, пахнущая реальностью, фальшиво успокаивающая пыль.
И вдруг мне показалась не столь уж непривлекательной мысль снова удрать в Каледонию. По крайней мере, на какое-то мгновение.
Но нет — только на мгновение.
Возвращение «домой» состоялось своим чередом. Чего мы в нем не видели?
Чего не видели в Камелоте?
Снова расставшись со всеми, под предлогом отдыха после дальней дороги, мы собрались в покоях колдунов, убранных теперь коврами и шелками. Теперь здесь был даже настоящий дубовый круглый стол. Я нервно побарабанил по нему пальцами, прежде чем спросить:
— Так что здесь происходит?
— Как я понимаю, война окончена, — ответствовал Мерлин. — На этот год.
— Это верно! Она окончена!
Все удивленно переглядывались, не понимая причин моей нервозности. Все, кроме колдунов.
— Тебе не померещилось, — спокойно сказал Мерлин. — У нас действительно появился твой двойник.
— И по чистой случайности его тоже зовут Артур?!
— Нет. Его зовут Мордред.
Воцарившуюся тишину точно можно было назвать гробовой.
— Как?.. — на всякий случай переспросил я.
— Мордред. Так назвали его приемные родители. Нет. Не совсем родители. Монахи. Он рос в одном из захудалых «пустынных» монастырей в Корнуолле.
— О! Вот как? Стало быть, и впрямь «вепрь из Корнубии»?.. — Я замолчал и кивнул, показывая, что временно снова контролирую эмоции.
— Они считали, что его выбросило из моря, так как нашли его среди досок, оставшихся после кораблекрушения, на морском берегу, — продолжил Мерлин.
— Ага… — протянул я.
— И я знаю, что ты сам хотел сперва взять это имя, — мягко добавил отец.
Я шумно вздохнул.
— Верно. Хотел… А что начет Эктора? Кея? Что насчет медведя? Он помнит что-нибудь такое? Даже если думает, что ему это только приснилось?
Отец улыбнулся. Иногда его улыбки напоминают улыбки сфинкса. Его глаза остаются добрыми и сочувствующими. Но вместе с тем в них отражается что-то отстраненно-жуткое. Как в абстрактной звездной карте.
— Помнит и не помнит одновременно. Сознательно — нет. Но мы умеем применять гипноз.
— Ага…
— Все мы умеем, — повторил он, пристально
— Конечно…
— Так что, мы знаем, что медведя он помнит. — Мерлин вольготно расселся в кресле с удобной спинкой и подлокотниками, наверняка изготовленном по его собственным указаниям. Тут хватало еще таких. И я последовал его примеру, как и Линор и Антея. За мной, наконец, сделали то же самое мои друзья, все еще выжидающе и удивленно молча.
Мы одновременно были теми, кто мы есть, и теми, чьи роли только играли. Пересечение реальностей — с искрами, дымом и скрежетом небесных сфер.
— Просто замечательно! А он случайно не помнит его желудок?
Лично я, кстати говоря, помнил. Хотя на самом деле меня там не было. И никто, по счастью, не додумался меня об этом спросить.
— Нет. Он помнит, что они как бы играли.
— Играли?!
— Судя по всему, медведь был ручным. Еще он помнит людей в ярких одеждах, с раскрашенными лицами. Какие-то бродячие актеры.
— Актеры? Ух ты! — Никто не заметил иронии?
— А когда я спросил кое-кого из людей Кадора, не встречались ли им как-то бродячие шуты с ручными медведями, тот, конечно, ничего не ответил, но так испугался, что казалось, готов был повеситься, спроси я его еще хоть что-нибудь — хотя бы о погоде.
— Угу. — И я перевел взгляд на окно. Знаете ли, бывают такие моменты, то ли от усталости, то ли от обычной сырости, подбирающейся от наступающего вечера, когда выцветают не только краски, а вся ткань реальности проваливается как нечто отсыревшее и прогнившее, расползающееся на неопрятные куски, и не остается ничего, кроме вселенской неприютной промозглости. И это состояние кажется вечным и единственно реальным. Больше нет ничего.
Иногда за это я ненавижу природу.
— Ну так как? — спросил Мерлин. — Тебе еще не нравится идея, что теперь у нас есть на кого все тут оставить?
Фризиан иронично кашлянул.
— Если, конечно, кому-то нравится идея делиться лаврами неизвестно с кем.
— Мм? Лаврами? — переспросил я.
— Ну, не он же выиграл войну. Не он вынул меч из камня. Все уже было сделано за него.
«Как украденная жизнь», — подумал я. И что самое неприятное — это ведь я ее украл.
— Да. Было. Но удержать гораздо труднее, чем получить.
— Верно, — согласился отец. — Но зачем?
— Что зачем?..
— Зачем удерживать? — пожал плечами он. — Просто будет что-то новое, что он сделает сам.
— Ему будет чертовски трудно после нас сделать что-то оригинальное.
— По крайней мере, он тоже извлек меч из камня, — заметила Нимье. Кажется, ее распирало от радости от этого факта.
— Как это?
— По-своему, — довольно улыбнулась она. — Свое оружие он раздобыл в каком-то дольмене по дороге сюда.
— Ах, он еще и расхититель гробниц?!