Драконье царство
Шрифт:
— Ты же помнишь это морское путешествие, верно?
Мордред тихо кашлянул.
— Я помню медведя, — заявил он негромко и недоуменно. — Я думал, это что-то от магии, снов, чужой памяти…
— Нет. Это как раз твоя память. Ты должен знать, кто ты.
— Но зачем? — грустно спросил Мордред.
— Чтобы самому решать, что ты хочешь знать и помнить. Чтобы управлять своей судьбой. Не так как «должен». Так как захочешь. И насколько сможешь. Не преувеличивая. Но и не преуменьшая.
— Артур, — проговорила Моргейза. — Ты что, сам вздумал стать Мерлином?
Я рассмеялся. И увидел, что они оба улыбаются. На самом деле, они еще не были готовы признать меня ненастоящим, тем более что я был так восхитителен. И не готовы на самом деле считать себя родней… почти. Я держал их за руки. И если Моргейза была мне сестрой, а Мордред — братом, неважно, какие в нашем детстве произошли хитроумные комбинации — они уже были родней. А потом, когда будет нужно, останется только сделать последний шаг. Какой понадобится.
И круг замкнется, дракон закусит свой собственный хвост…
Вот только не надо трагически-эпической чепухи! Это упрощенный взгляд на вещи. На самом деле — это весело!
Как я сказал, все только «может быть». Но медведь и море были настоящими.
— Если бы я случайно оказался на твоем месте, меня бы уже давным-давно убили, — задумчиво заметил Мордред.
— Да уж, место то еще, — не стал я спорить.
А в глазах Моргейзы заплескалась тревога. Много тревоги. Как в бурном море.
— Я все еще боюсь… — пробормотала она.
— А вот бояться не надо, — остановил я бодро. Не прибавив: «Бесполезно!»
Больше никто из имеющих какое-то значение персон не присутствовал при моем рождении, и в поведанной мною по секрету версии, что Мордред мой близнец, не усомнились ни Мельвас, ни Леодегранс, ни Пеллинор… Если дать Моргейзе срок, даже она заподозрит, что чего-то не знала.
— Признайся, Гвенивер, ты ведь боишься меня?
— Нет. — Нервно, нежно и тонко. Печально, почти испуганно.
— С тех пор, как ты заглянула в ларец, это было неизбежно. — Неизбежно было и раньше, но это неважно.
— Я не хочу быть Пандорой! — негромко воскликнула она.
— Но тут решала не ты, решил сам ларец.
И ведь она действительно не боялась меня раньше, даже когда стоило.
— Я тебя не виню.
В светлых глазах Гвенивер что-то сверкнуло. Внутри нее прятался превосходных стальной стержень, или еще и серебряный, отлично отпугивающий оборотней, что не могло меня не радовать.
— Зачем мне нужно, чтобы ты винил или не винил меня?! Я ни в чем не виновна.
— Я знаю. Чего не скажешь обо мне. Потому что я обманул тебя. Я не говорил тебе, что прожил много разных жизней? Нет. Не говорил. Я заглядывал в чужие разумы и души. И конечно, я не совсем человек. Помнишь, ты говорила мне, что я сказочный? Это ведь на самом деле совсем не так здорово как кажется, правда?
Гвенивер медленно потянулась к собственной шее и коснулась чего-то под платьем. Конечно, это был крест.
— Но ведь ты же христианин? — спросила она меня впервые в жизни. — Ты был крещен, и касался святой воды, и мы венчаны по христианскому обряду?..
— Конечно. И как пел бард Талиесин — «я стар, и я молод, я умер, и я жив».
— Почему?.. — только и спросила Гвенивер.
— Я люблю тебя. Но знаю, что ты боишься меня. И это не может продолжаться бесконечно. — Мятущиеся тени и блики от масляных ламп постоянно меняли ее лицо, казалось, что она то смеется, то плачет, в каждую иную долю мгновения. — Потому что в отличие от меня — ты человек. У тебя есть живая душа.
— А ты? Разве у тебя ее нет?!..
— Я не знаю.
— Я знаю, что есть!
— Послушай, Гвенивер. Представь себе будущее. Дальнее, дальнее будущее. Да, это просто сказка. В ней есть небесные корабли, которые уносят людей к звездам, и они живут среди них. Потому что звезды — такие же солнца как наше собственное, и там есть тверди, подобные Земле. А еще, люди могут иногда возвращаться в прошлое, на тысячи и тысячи лет, чтобы посмотреть — что же там было, и удивиться тому, что люди там те же самые, и тому, что прошлое и будущее существует одновременно. И каким бы ни было будущее, в прошлом еще ничто не решено. И у него еще может быть свое собственное будущее, о котором мы ничего не знаем, и не узнаем никогда. Потому что у каждого из нас оно свое. И никто не увидит чужого, мы можем только догадываться о нем и предполагать.
— И надеяться, — сказала Гвенивер. — А свое мы не знаем так же, как и чужое.
— Точно.
— Разве это делает его сказкой?!
— ? — Она поставила меня в тупик этим вопросом. — О чем ты говоришь, Гвенивер?..
— А о чем говоришь ты?! Я не понимаю ни слова! Что ты хочешь сказать? Что пришел со звезд? Или из пустых холмов? Что мы все тебя выдумали?! — А ведь на самом деле, так оно и было… — Чего ты хочешь на самом деле? Чтобы я перестала тебе верить?
— Да, — ответил я после паузы. — Именно этого.
— Почему?! Зачем тебе это нужно? Если ты лжешь, зачем мне знать, что ты лжешь?! А если говоришь правду… почему ты говоришь так, как будто ты лжешь?!
— Потому что какую бы правду я ни сказал, она будет выглядеть ложью.
— Но я тебе верила!
— В прошлом.
— Я любила тебя!
— В прошлом.
— Нет…
— Какую бы правду ты ни сказала…
— Она будет выглядеть ложью… — И Гвенивер вдруг разрыдалась. Я мягко обнял ее, и она впервые принялась остервенело меня отталкивать и в отчаянии бить кулачками. Разумеется, это не значило, что она хотела, чтобы я ее оставил, все было как раз наоборот, и не так уж сильно она и била, просто вымещала свое горе.
— Прости меня!
— Никогда!
— Хорошо, согласен. Проклинай. Как хочешь!
— Не хочу…
— Поверь, я этого заслуживаю.
— Не заслуживаешь!
Понемногу, очень понемногу, ее рыдания затихли.
— Если ты пришел со звезд, почему ты не возьмешь меня с собой? Я прошу слишком многого?
— Наоборот. Слишком малого. Ты потеряешь целую жизнь, и ничего не найдешь взамен. Тот мир для тебя навсегда останется призрачным. В нем не будет ничего настоящего.
— Так же, как для тебя в этом?