Драконье царство
Шрифт:
— Спасибо, Кей. Так и есть. Vita brevis. И все мы в этом мире только гости.
— Некоторые — больше прочих!
— И это правда… Вот только ты не прав кое в чем. Просто ты этого не знаешь.
— В чем же?
— Многое из того, что тебе кажется странным — совершенно обычно и объяснимо. И на самом деле, все это человек может себе позволить. Самый обычный человек.
— Ненадолго.
— На сколько понадобится. Дело привычки. Или необходимости, или представления о том, как будет лучше. Или знания о том, что у тебя есть козырь в рукаве, или чужого незнания о том, что его у тебя нет. Но на самом деле ты отлично знаешь, что делаешь, хотя со стороны так не кажется. — Только не можешь этого объяснить при всем желании. Если бы конечно, последнее возникло.
Кей помолчал, потом озадаченно моргнул и потряс головой, будто отгонял наваждение.
— Странно…
— В чем дело?
— Я вдруг сообразил, что ты на самом деле моложе меня. Давно об этом не думал… — Всего-то на тройку тысяч лет. — И правда привык, что ты как будто слишком хорошо знаешь, что делаешь, но ведь это может быть совсем не так. Только азарт и удача, но в этом нет ничего нечеловеческого. Кроме того, что это по-настоящему опасно.
«На самом деле нет», — подумал я. Все могло бы быть еще проще и безопаснее, если бы мы использовали все, что могли. Но это то же самое, что приручать птиц — потом их уже нельзя выпустить на волю без того, чтобы они погибли.
— Иногда все бывает еще проще, чем кажется. Настолько просто, что знай ты, частью чего это является, это было бы невыразимо смешно и безответственно! И только ничтожной частью того, что может быть сделано. Иногда так трудно понять — почему бы не сделать больше, если это возможно? Почему не перевернуть все на свете с ног на голову, не разнести, не уничтожить — раз можешь? Кажется, что делаешь очень мало, и терзаешься из-за этого угрызениями совести. Но если сделаешь большее, что-то очень важное потеряет смысл. Весь окружающий мир станет бессмыслицей. И уже не будешь знать, зачем ты это сделал.
— О чем ты? — вопросил вконец опешивший Кей на эту внезапную тираду.
— Прости. Нет, правда. Просто не сдержался.
С самого начала.
Выезжая из Камелота, я уже знал, что не вернусь. И это меня не печалило. Почти. Не так, как могло бы еще месяц назад. Это ведь так же просто, как закрыть крышку ларца и отодвинуть ларец в сторону. И забыть. Засыпать со временем какими-то новыми вещами, событиями, идеями, воспоминаниями. Которые затем, когда-нибудь, тоже будут забыты. Уйти и отряхнуть прах.
В этом ведь есть что-то абсолютно замечательное — в том, чтобы никогда не возвращаться.
Колдуны пока оставались на месте. Ненадолго. Они догонят нас немного позже. Когда будет пора.
Мы собирались сделать с Корнуоллом то же, что обычно делал Константин со своими лошадьми — дать ему совершить ошибку. И тем вернее он ее совершит, чем дальше, на какое-то время, окажутся колдуны. В том числе, и Моргейза.
Может быть, мы не собирались бросать все в спешке, немедленно, едва увидев призраков, но это не значит, что мы не собирались поставить точку так скоро, как могли это сделать. И так хорошо, как могли.
Пока даже мало кто знал, что я еду в Корнуолл. Все полагали, что мы держим путь в Карлион, наконец-то договориться с архиепископом Дубрицием о торжественной коронации.
Но прежде чем мы покинули Камелот, произошло еще несколько забавных вещей. Всегда все самое веселое случается под самый конец. В самый раз для того, чтобы решить, что и тут было неплохо.
Во-первых, я понял, что Гвенивер наконец начала невольно побаиваться меня, после случая с открытым ларцом, и стала обращать все больше внимания на Мордреда. Он же так походил на меня, только был «более обычным».
Мордреда я большую часть времени прежде сознательно или бессознательно благополучно избегал. Ему тоже бывало не по себе, так что нельзя сказать, что у нас были шансы как следует сблизиться и хорошо узнать друг друга, но теперь, «на закуску», я наконец взялся изучить его получше. И очень скоро умудрился заметить, что почти перестал обращать внимание на наше сходство. Каким бы оно ни было, внешним или внутренним, слишком большую часть нас составляет память, и уж в ней у нас точно не было ничего общего, не говоря о том, что у меня ее было слишком много, и скоро я начал замечать другую проблему — собственно, нам просто не о чем было разговаривать долго. Меня совсем не интересовало всерьез то, что интересовало Мордреда — разве только в очень общих и абстрактных чертах, что само по себе было довольно скучно.
То же, собственно, и с Гвенивер — мне нравились ее теплота, человечность, непосредственность, но едва впитав их, я чувствовал, что этого слишком мало. Очень, безмерно, непростительно хорошо! Но только «на один день». Любой одной жизни слишком мало. Нам нужно было гораздо больше. Так уж мы были устроены.
Если бы я все-таки вздумал тут остаться, рано или поздно мне бы понадобилось завоевать всю Землю, просто от скуки, и приняться за какие-нибудь эксперименты по освоению ближайших планет почти на две тысячи лет раньше положенного. Но смутно чувствовалось, что это будет как-то нехорошо… Да и все равно довольно предсказуемо и скучно. Как игра в шахматы в одиночку. Да, можно было помечтать о чем-то простом и человеческом. Но очень недолго.
Можно было «помечтать» и о коронации — со вкусом обсудив все с предполагаемой родней — Лот и Моргейза снова были здесь, как будто предчувствовали, что что-то назревает. Впрочем, в том, что касалось Моргейзы, «как будто» отпадало. Но стоило заметить, она серьезно нервничала. Она довольно сильно изменилась с тех пор, как мы встретились впервые — и можно ли было сказать, что в лучшую сторону? Пожалуй, она почти перестала улыбаться. Похудела, осунулась — хотя это был не совсем физический эффект, и стала внешне мрачнее. И вместе с тем, как мне казалось, искреннее.
Лот, как был беспечен, таким и оставался. Разве что почуял запах еще большей власти и воспрянул, окрыляемый радужными надеждами. Пусть надежды эти даже ему не представлялись прямыми — занять когда-нибудь верховный трон. Я ведь был уже женат, и в перспективе право наследования уходило в сторону, избавляться же от меня было в корне неразумно, он потерял бы последние основания находиться к трону ближе. Но прямо сейчас он был близок, и это его радовало. Тем более, он видел мою благосклонность в ответ на свою некоторую наивность, и справедливо полагал, что этого в кои-то веки совершенно достаточно, чтобы держаться на высоте!