Драмы
Шрифт:
Часовников. В ту пору, Саша, кого бескозырка не манила? Севастополь, Ленинград, города-герои.
Платонов. Когда бомбят, служить не подвиг. А вот ты послужи, когда не бомбят.
Часовников. Шесть лет отслужил, хватит. Что же мне, за один грех юности всей жизнью расплачиваться?
Куклин. Мама сыну сказала: я тебя кормила грудью, а ты мне аттестат не шлешь. А сын ей сказал: мама, куплю на рынке полну крынку молока — будем в расчете.
Платонов. Вот-вот.
Часовников. А я не каюсь, что столько лет на кораблях проплавал.
Платонов (иронически).
Часовников. Интересная, спорная, развивающаяся жизнь бьется где угодно, только не здесь. Надо делать поворот все вдруг. Вам — тоже, хлопчики, только боитесь себе в этом признаться. Ты — на штурмана дальнего плавания сдал, ты — газетчиком был. Двадцать лет спустя — что из нас будет? Мамонты. Тогда ставить приборы на ноль и переучиваться? Поздновато. Даже тебе, Славка, на клоуна, хотя у тебя есть к этому способности. С пенсионной книжечкой ежемесячно на почту топать? Что-то мало радости. (Опять внезапно оборвалась негромкая музыка трансляции. Голос Тумана: «Форма одежды на берегу — номер пять!» Снова музыка). А я хочу номер четыре. Прошлогодний снег, ребята, или вчерашнее жаркое. Туману, тому ничего кроме и не остается. А желаешь хоть крохотную зарубку в этой жизни оставить — задерживаться на кораблях нет смысла. Сами не чувствуете? Сейчас в армии и флоте не мы с вами решаем — ракеты. (Пауза). Уйду.
Платонов. Когда прикажут. (Встал, с холодной ласковостью). Видишь ли, любезный друг, революция пока еще не объявляла демобилизацию, А ты — солдат.
Часовников. Вот я и не хочу.
Платонов. Чего — не хочешь?
Часовников. Быть солдатом.
Платонов. А кем хочешь?
Часовников. Человеком.
Платонов. А я не человек?
Часовников. Солдат.
Платонов. Солдат революции.
Часовников. Это все равно.
Платонов. Разве? А вот Ленин называл себя солдатом революции.
Пауза.
Часовников. Тебе не приходит на ум, для чего ты живешь? Ты — гордый, тебе миноносец дали, с новой техникой. Солдат революции или просто солдат, как вам будет угодно или удобно, но ты скомандуешь — торпеда пошла на цель. Вот беда, Платоша, — нас научили думать, мыслить, размышлять, не только... размножаться. За эти годы мы стали много, очень много думать, об этом отлично сказано у Твардовского.
И не сробели на дороге,
Минуя трудный поворот,
Что нынче люди, а не боги
Смотреть назначены вперед.
Может, это вредно для несения вахтенной службы, но полезно для человечества. Ибо, когда человек размышляет, ему, естественно, приходят в голову мысли. Проще говоря, он становится интеллигентом. Ведь мы не только солдаты революции, Платоша, мы еще и думающие интеллигенты, правда одетые в военную форму. А когда ты думаешь, тебе гораздо труднее наводить торпеду на цель... хотя бы... хотя бы и во имя цели.
Куклин. Хлопцы,
Часовников. Интеллигент не может убивать.
Платонов. А Ленин был интеллигентом?
Часовников. Ленин!
Платонов. Детишек карамельками одаривал? Вот он, твой Ленин. А мой — другой. Мой таких, как ты... сказать презирал — ничего не сказать. Дзержинский, вроде тебя, — стихи писал. А еще — смертные приговоры... Надо — подписывай смерть. Надо — на флоте служи. Надо — гальюны чисть.
Куклин (несколько озадаченно). Смотри на него.
Платонов. «Интеллигент не может убивать»? А рабочий может? Ты будешь стишки писать, а за тебя — стрелять будут? Эх ты, поэт. «Интеллигент не может убивать»? А интеллигента — можно убивать? Нет, Костик. Такая уж у нас судьба. Служба такая. Срочная, долгосрочная, сверхсрочная. Как желаешь называй. Только — до могилки. Будут танки — не будут. Будут ракетные войска — не будут. Уйдет флот под воду — не уйдет. А мы солдаты революции и служить ей будем верой-правдой, пока... (Засмеялся). Пока не сыграем в ящик. Есть тут красная книжечка — заступай. (Хлопнул Часовникова по плечу). Что молчишь?
Часовников. Я — беспартийный.
Платонов. Какой ты беспартийный? Комсомолец. Кстати, двадцать семь, пора бы.
Часовников. Я осмотрюсь.
Пауза.
Куклин. Что-то новое.
Пауза.
Платонов. Осмотришься?
Часовников. Дорогие мои хлопчики. Я хочу говорить «да», когда считаю нужным сказать «да», и хочу говорить «нет», когда считаю нужным сказать «нет». А если я вступлю в партию, я буду вынужден говорить «да», когда хочется сказать «нет», и «нет», когда хочется сказать «да».
Куклин. Афоризм. (Достает блокнот).
Платонов. Убери. (Часовникову). Темечко у деточки не выдержало. «Черный-белый не берите, «да» и «нет» не говорите». (Покраснев, зло). А кому от твоих «да» и «нет» жарко или холодно? Чем ты их выстрадал? Где завоевал? Право твое где на «да» и «нет»? Ах ты, осмотрительный. Ну, осматривайся, сядь в холодок, пока другие за тебя решать будут, отвечать будут, воевать! Осматривайся, сверхчеловек!
Часовников. Почему «сверх»? Человек.
Куклин. А человеку ничто человечье не чуждо? Так, Костичек?
Часовников. Между прочим, так. Только одни не стесняются, а другие...
Платонов. Кто — другие? Я — другие? Да, мещанство чуждо мне, я его стесняюсь, да, не люблю, да, презираю — и в себе тоже, когда лезет. Да, я его ненавижу.
Часовников. А когда мещане оказываются правы?
Платонов. Я их ненавижу еще больше. У нас больно много стали мещанское выдавать за человеческое, а это — разно. Мне вот, представь себе, хочется говорить «да», когда партия говорит «да», и хочется говорить «нет», когда она говорит «нет». Хочется, и ничего с этим, представь, не могу поделать.