Драйверы
Шрифт:
Родина видит, родина, блин, знает… Когда надо — никого рядом. Только трендеть мастера: «От самого города вас ведем…». Шарахнули бы из космоса лазером-шмазером по этому джипу, и вся недолга. А то — гоняй тут за ними.
Черт с ними, не догоню до Лодейки — до Питера всяко достану. Там еще в запасе двести восемьдесят километров есть. Не уйдут. Буду давить педаль, пока солярка не кончится. Только бы они никуда в сторону с трассы не свернули. Вот уже скоро и мост через Свирь… Недалеко уже. Километров десять, и я — у моста.
Давай, давай, «камазик», порычи движком…
Эх, достать бы их до моста — и в Свирь. С разгона — усиленным бампером — в задницу, и через перила — в реку.
Еще пара поворотов, потом — на горку, и дальше — вниз, вниз, вниз…
Ну, не могли они совсем уж далеко за эти десять-пятнадцать минут, пока мы с Борькой валандались, оторваться.
Широко раскинув руки, плавно и легко Зулу плыл в бескрайнем небе. Вдали, у самого горизонта, высились горы, прямо под ним зеленела весенняя степь. Внизу, сквозь дымку, неясно виднелись голубые полоски арыков, кишлаки, ленточки дорог. Он подумал, что высота не меньше трех тысяч метров, но дышалось легко. Дышалось полной грудью… Хотя воздух имел какой-то непонятный привкус… Резины? Спирта?
Неожиданно земля под ним стала вращаться. Сначала медленно, потом все быстрее, быстрее… Вращаться и уходить вниз. Он понял, что поднимается в небо все выше и выше. Но вдруг подъем прекратился, и он понемногу, плавно-плавно стал опускаться вниз, к земле. Почему-то ему это не понравилось. Ему хотелось туда — в безбрежную синюю глубину, в небо.
Откуда-то издалека послышался низкий мужской голос, отчетливо произнесший: «Сердце не задето… Еще камфору, и плазму — в вену…»
Ага!.. Вот он — джип! Не ушли «братки» долбанные! Тащатся впереди — километров семьдесят в час. Не спешат ребятки… А может, им от Борьки тоже досталось? Шибанул ведь он их и сбоку, и вслед. И по стеклам короткую очередь дал. Звенело вроде бы что-то…
Все пули — в лобешник надо было, в упор, чтобы мозги разлетелись по кабине! Может, все же кого-нибудь из козлов и зацепил Борис Евгеньич? Не исключено. Совсем не исключено… Хотя — вряд ли… Разве стекла у джипа от Борькиной стрельбы покарябались. Не то оружие этот легендарный израильский «УЗИ» — убойная сила у него всего метров двести, а в основном-то Боб им вдогонку стрелял, метров с семидесяти, да по железному кузову.
Ладно, «Кузя» не помог — сейчас я вас «КамАЗом» лечить буду. Уж чего-чего, а массы нам не занимать — тонн десять в этом тягаче точно есть, и бампер — будь здоров! Ну, держитесь свиньи, молитесь своей бандитской богомерзкой матери. Сейчас я вашему джипу такую анальную Камасутру своим «камазищем» по всем правилам летчика Талалихина устрою…
«Наверх вы, товарищи, все — по местам!..»
А ведь, ей-богу, побьются бутылки дареные. Все до одной… Все пятнадцать — в хлам!
Ну, прощай, «Зубровочка»!
Глава сорок вторая
«И вот лежу я весь в бинтах,
загипсованный…»
Где я? Что со мной? Что-то много вокруг белого… Но не холодно, значит — не снег. Забавно. Это уже рай, или еще нет? Или чистилище? Господи, как же болит башка… и грудь… и спина… и лицо. И все, все, все… Чаю, мне, чаю, и — папироску. Живо!
— Очухался, Витька? Оклемался, паразит! Ну, напугал ты меня, Витюша. В жизни я так не пугался.
Кто?.. Кто это?.. Что-то не пойму я… Таким большим может быть только архангел Гавриил… Но — нет, это всего лишь Борис Евгеньевич Белых. Борька. Держит в руке белую эмалированную кружку с чаем. Он — друг, он — знает, как надо заваривать чай для раненого меня. Если я ранен… А не убит…
Вроде бы пока не убит. Рядом на белой табуретке — пачка «Беломора», коробок спичек. Бросить бы эту вредную для здоровья привычку, а не могу, не хватает силы воли.
— Подожди немного, сейчас Маша придет, бинты кровавые с тебя размотает, а твои царапины помажет йодом и зеленкой. Ну, может кое-где пластырем заклеит. Ох, и повезло же тебе, Витька!
— А почему же я лежу? Если повезло… И вообще — иде я?
— Ребрышки у тебя хлипкие оказались… И потом — врач должен был осмотреть тебя более подробно. Да нормально все… А находишься ты, родной, в медпункте военного аэродрома, куда мы прибыли часа два назад на большом вертолете. Осмотрел тебя фершал скорехонько и велел катиться на все четыре стороны.
— Я что, сознание потерял? Я раненый, что ли?
— Очень слабо раненый ты, Витя, — ответил Борька и заулыбался. — Легкораненый. Синяки, ссадины, пара ребер… Не перелом даже, а так — трещины. Ну, слегка башкой треснулся — мелочи жизни.
— Ну, если это называется — легкораненый!.. Ребра, ушибы, башкой приложился… да, наверное, еще и психическая травма, скорей всего, есть. Причем, глубокая…
— Фигня, — сказал Боб, — пустяками отделался. Могло быть и похуже.
— Жаль, жаль, — значит инвалидности не дадут, опять работу искать надо.
Я огляделся: небольшая комната, лампа, стеклянные шкафчики в углу. Стены, крашеные масляной краской в какой-то кремовый цвет. Ширма белая, стулья казенные белые… Лекарствами шмонит, как в аптеке. Подо мной была самая настоящая медицинская кушетка, застланная белой простыней. За окном — темно…
— Ни хрена не помню… Гену помню, ехал куда-то — тоже припоминаю… А остальное — туман в голове.
— Это от укола. Ты в отключке был. Маша тебе какого-то своего шпионского дерьма в вену целый шприц всадила. Сказала — часа на два хватит. А потом вот — таблетка, стимулятор… Запьешь водичкой — как новый будешь. Не знаю, как называется, но она мне только пол-таблеточки такой дала, и я теперь запросто стометровку за десять секунд пробежать смогу.