Дрекавац
Шрифт:
— Момент настал. Или сгинем, или победим. Мы герои, и славой будет покрыт наш путь. Пошли!
Глава 6
Маркус считал, что геройские, полные пылкой речи годятся как чудодейственное средство от безысходности. Они его спасали не раз.
Когда горожане держали оборону Выша, многие падали духом от вида сотен ночных костров вокруг. И, казалось, такую тьму гоблинов никогда и ничем не остановить.
В те дни Маркус боролся за каждого человека. Разговор за едой. Разговор на крепостной стене. Разговор в оружейной. Разговор везде, где можно
«Пробьемся. Переживем. И не таких били. Победим», — говорил он горожанам, но прежде всего самому себе. Страх одолевал его, и в такие моменты он брал крепость безнадежности своим нередким безрассудством.
Город простоял год, и только зима порушила все оставшиеся шансы на успех. Гоблины запрудили реку, внутренний водоем Выша быстро иссяк, остатки сковало льдом. Крепостные стены, дома и улочки города беспрестанно бомбили, что вызвало немалое удивление: «Откуда у таких неразвитых варваров оружие для крушения наших замков?»
Сначала сбежал наместник короля, забрав с собой казну. После исчезли те, кому позволил это сделать собственный кошель… Ремесленники, поняв, что их имуществу конец, что им не сохранить всё добытое честным и кропотливым трудом, попытались спасти хоть что-нибудь, забрав самое драгоценное из своих лавок.
Вскоре на разбитых стенах не оказалось стражи. Некому было защищать город. Воины Выша покинули его безмолвно, тонким строем исхудавших, замученных, бесконечно уставших солдат.
Тем временем гоблины продолжили пускать из своих орудий небесный камнепад… Город рассыпался на части, треск дерева, железа и булыжника звучал как некролог по всем надеждам. Многим приходила в голову мысль, что этим варварским существам ненавистно само существование цивилизации.
Маркус после этих событий задумался, стоило ли бороться против такого бесконечно сильного зла? Может, стоило прислушаться к другим доводам? Открыть ворота, впустить гоблинов, либо покинуть эти земли и построить заново город… Ведь Данар и Эйна пришли выручать слишком поздно: их помощь оказалась припаркой для мертвого, а если бы подошли пораньше, хотя бы на месяц-два…
«Не виноват ли я? — думал Маркус. — Нет ли моей вины в том, что побуждал своих сородичей на борьбу, на бой, оказавшийся смертным и проигранным? А сейчас? Вдруг я во второй раз допускаю ошибку, убеждая и самоубеждаясь в успехе путешествия? Тогда все вчетвером сгинем, оставшись без почета. И даже могилы своей не будет. Отчаявшиеся мы, утратившие остатки разума, или герои, готовые ради всеобщего блага на риск и жертвы? Или безумцы, потерявшие страх от расстройства ума?»
Да, Маркус прекрасно понимал: то, что их шансы размером с ноготок, не дают никакой ощутимой надежды на возвращение. Уверенность Брассики он воспринимал как проявление то ли девичьей наивности, то ли глупости по незнанию простейших оснований жизни. Если переживет это путешествие, то наберется житейского опыта. Однако и жизнь в последние годы для Маркуса оказалась совсем тягостной. Куда идти, к кому подастся? Не с протянутой же рукой стоять у ратуши… Маркус мечтал о мире, о порядке, где всем воздастся по заслугам, где не нужно будет жить без надежды на скорую лучшую долю, где можно жить, а не выживать.
Его лишь удивило, как воспринял это путешествие его близкий друг Рудольф. Ещё в тот день, когда они согласились помочь Брассике, мечник обратил внимание на то, как его священник планировал будущее.
«Порядок — это не сахарок во рту и сытый ужин в тёплом доме, дитя ты малоопытное. Порядком можно назвать только те времена, в которые жил я в молодости, например. То, что происходит в наши дни — это хаос, нарушение, беспорядочность и бесполезность излишних метаний. Меня тянет к такой размеренности, где наш труд оценят и будет выдана награда по достоинству, где преступников наказывают, где боль души за утерянные золотые годы наконец утихнет, рассосется. Пока мое сердце мятежно, пока за будущие поколения я волнуюсь очень серьезно…», — сказал отец Рудольф во время пути Бриллиантовому лесу.
Маркус тогда не придал значения этим словам. Но тут разверзлась земля, раскрылся ящик Пандоры, судьба велит готовиться либо к смерти, либо к чрезвычайному успеху; от этого рассудок принялся быть острее, яснее, отчетливее понимать, что его, а что — чужое.
И ранним утром, когда ещё светало, а неподалеку полыхало поселение гоблинов, подожженное руками Часлава и его спутниками, он вновь задумался: «А нужно ли? А следовало ли пойти по такой дороге геройства?». Мечник мотнул головой, стараясь отбросить ненужное терзание ума. Не сейчас. Не время для раздумий. Придется вершить историю, хотим мы того или нет.
Он надел шлем. Поверх тела была кольчуга, ноги защитили поножи. Его немного беспокоило, что у гоблинов появилось рубящее оружие из дорогой стали, чего никогда не было раньше. Но спокойствию придавало убеждение, сколь бесполезно знание для варвара, получившего во владении огонь и придающегося чудовищным утехам с ним: варвар не пользуется знанием во благо, он поднимает обжигающие языки пламени в лесах, домах и городах, принося боль и страдание.
— Все готовы? — поднявшись на холм, Маркус ещё раз посмотрел на своих спутников.
Брассика, вся взволнованная, щелкала своими тонкими пальчиками. Рудольф, снявший с себя рясу, переоделся в крепко сшитую кожаную тунику. Его друг держал валашку, которая приглянулась ему ещё на берегу. Атропа накинула на себя чешуйчатый плащ, весь покрытый живой листвой.
«Это что-то колдовское, от её народа», подумал Маркус.
— С ним будет больше удачи в лесу, — улыбнулась она.
За людьми раскрывался вид на природу, омертвелую и порезанную. Земли Выша и раньше не славились буйством цвета, а теперь отсюда словно всю жизнь выгнали.
— Гоблины приносят смерть всему, что мне дорого, — сказал Маркус. — Мне, Рудольфу, и вам тоже, осмелюсь подумать. Не будем верить в безнадежность нашего предприятия. У нас и так на сердце изрядный груз. Будем сражаться бок о бок. Давайте положим этому ужасу конец. Брассика, — мечник посмотрел в большие глаза девушки, — приступай к делу. Теперь твой ход.
Уста девушки произнесли заклинание, Маркус извлек спрятанный бумажный сверток, пытаясь вглядеться в написанные на нем слова.
Бег в сандалиях ангела был очень скорым. Маркус никогда не спешил так быстро, как сейчас: не страшны ни крутые валуны, ни колючие кустарники, ни поваленные стволы деревьев.