Другая школа. Откуда берутся нормальные люди
Шрифт:
Домашняя работа 2.0
«Хотел бы я, чтобы у меня в детстве была такая школа», – вздыхаю я, выходя из очередного кабинета. «Да… Я тоже», – говорит мне ее директор Лина. Даже домашние задания (которые, вопреки популярным слухам, в Финляндии все-таки есть) отличаются от того, к чему мы привыкли. И дело не только в том, что школьники могут выбрать день, когда их сделать. «Весь вопрос: почему им дается работа и какая именно, – объясняет Лина. – Это может быть интервью. Или помощь маме по работе на кухне: скажем, вынести мусор. Успех измеряется тем, насколько ребенок помог маме. На уроках истории школьникам задают узнать, как жили их бабушки в пятидесятые, какой в то время была школа. Им нужно сравнить и оценить, как изменилась система образования, как учеба помогла семье создать что-то большее. Или это может быть два-три простых математических примера, просто чтобы поддерживать практику. Ничего больше. Если вы
В этом еще один, совсем простой, но невероятно важный секрет финской школы. Прямо сейчас всё больше родителей в мире обвиняют школу в том, что за подготовкой к экзаменам и кучей домашних заданий дети лишаются главного – своего детства. «У детей есть возможность учиться за пределами школы, – говорит Лина. – Эта учеба – их социальная жизнь и семья. Я как директор хочу, чтобы дети проводили время с родителями. Мама и папа – это не просто люди, которые приводят детей в школу, они участвуют в их жизнях. Вполне достаточно хотя бы спросить, как прошел твой день в школе. Покажи свой интерес, но не встревай. Сейчас их очередь учиться, не твоя».
По результатам международной программы по оценке качества обучения PISA финские школы остаются в первой пятерке сильнейших. Но за этими результатами в Ressu никто не гонится и никто им не следует. С оценок и соблюдения школьной программы всю систему развернули в сторону самого ученика и его собственного познания мира – решение, которое лично у меня вызывает настоящее восхищение. «Технологии меняются, но школьная система осталась фактически неизменной с шестнадцатого века, – говорит Лина. – И мы должны постоянно бросать этому вызов. Зачем нам нужны школы как институты? На мой взгляд, нам всё еще нужно собирать детей вместе, потому что они должны учиться друг у друга. Это правило коммуникации – ты не можешь научиться чему-то только при общении с людьми старше тебя на тридцать лет. Сейчас мы смотрим в будущее: будут ли в нем дети всё еще ходить в здание, которое называется школой? Или школа просто останется понятием, некой платформой, в которую ты можешь выходить из любого места с помощью очков виртуальной реальности?»
Я не знаю, верный ли ответ на вопрос «для чего нужна школа» нашли в Финляндии: это мы увидим через те самые двадцать лет, когда сегодняшние финские школьники будут создавать совсем другой мир. Но я уходил из школы Ressu с очень сильным ощущением: предложенные здесь ответы остаются для меня одними из самых убедительных.
Глава 2
Что случится, если всё будут решать дети
«Дискриминация всегда устроена одинаково: сильные берут на себя право управлять теми, кто слабее», – обращается к залу преподаватель Дима Зицер. После чего приводит примеры, как ущемлялись права женщин, афроамериканцев… и как мы, сами того не осознавая, так же относимся к детям. «Вы скажете: с детьми есть оправдание. У нас больше опыта, а они – что они понимают? Что они могут нам сказать? Если мы дадим им волю, то…» Зицер делает паузу. Собравшиеся в зале родители напряженно молчат. «Но посмотрите на историю: те же самые вопросы когда-то поднимались в отношении женщин и чернокожих».
После первого увиденного мной выступления Димы Зицера я аплодировал ему стоя, окончательно убедившись в главном. Зицер без всякой фальши обладает невероятно редким даром: он не потерял связь с ребенком внутри себя. Наверное, поэтому ему легко удалось ответить на пугающий для большинства родителей вопрос: что случится, если предоставить детям возможность самим принимать все решения? Ответ я узнал, только оказавшись в «Апельсине» – созданной Димой Зицером «школе неформального образования» в Санкт-Петербурге.
Встречая на входе парковку для самокатов, сразу понимаешь: эта школа не похожа на те, что ты видел раньше. «Как происходит, что наши дети рождаются любопытными и любознательными, хотят засунуть палец в любую дырку, до всего дотянуться и всё потрогать, – но вдруг им исполняется семь лет, и родители говорят: «Дима, им совершенно ничего не интересно?» – Зицер задает мне риторический вопрос, одновременно переходя к цели создания школы. – Поэтому главное – не упустить этот момент. Сделать так, чтобы дети визжали от того, что занимаются тем, что любят. Если мы хотя бы минимально выполнили эту задачу – то уже, как мне кажется, заработали на хлебную карточку».
К школьникам здесь не просто прислушиваются: «Апельсин» управляется детским парламентом, который обладает абсолютной властью. Ни одно решение взрослого (и директор с учителями не исключение) не имеет силы, если оно не было принято и утверждено учениками. «Это странное представление,
Парламент выбирает всё – вплоть до музыки, которая звучит здесь вместо пронзительных школьных звонков. «Мне кажется, придумать звонки было намного тяжелее, чем этого не делать, – говорит Зицер. – Получается разделение «сейчас я тружусь, а сейчас отдыхаю», из-за которого потом в жизни начинается сумасшедшая сбивка». В этом году парламент выбрал «Белла Чао» Горана Бреговича. Четыре минуты легкой музыки, за которые можно успеть спокойно доесть завтрак, прийти на урок, а по пути даже немного потанцевать – что школьники и делают здесь каждое утро.
Ни в одном из классов со стеклянными стенами я не вижу знакомой картины, где дети сидят рядами и молчаливо внимают учителю. Наоборот, тут поощряется, чтобы ученики общались между собой. «Если на уроке тишина – скорее всего, он проходит на кладбище, – говорит Дима. – Когда ты приходишь к другу попить чаю или вина, вы же не молчите, как два дурака, верно? В жизни мы постоянно разговариваем: я просто не могу усвоить материал, если мы не общаемся». На этом свобода не заканчивается: дети могут без вопросов уйти с урока, выбрав пойти на другой – или не ходить на них вообще. «Взрослые часто спрашивают, почему у нас стеклянные стены, – говорит Зицер. – А я задаю им ответный вопрос: как вы сами считаете? Обычный ответ: «Чтобы можно было контролировать учителей». На самом деле это сделано для того, чтобы человек из коридора видел, что происходит внутри, и мог зайти на любой интересный ему урок. В прошлом году у нас был рекорд: шестилетний мальчик просидел на всех уроках истории пятого класса. Весь год. В том, чтобы выйти из класса, тоже нет никакой суперидеи. Это же базисное право: если человек хочет в туалет, он может встать и уйти. Надо было придумать сделать так, что ребенок должен поднять руку и отпрашиваться. В этом смысле я бы рад гордиться, но чем? Что я детей отпускаю пописать?»
У передозировки свободой есть только один побочный эффект: дети из других школ поначалу «проверяют систему» и подолгу не посещают занятия. «Я часто признаюсь, что считаю выбор одним из самых главных навыков нашего времени, – говорит Зицер. – И если я по-честному хочу, чтобы дети научились выбирать, то мне также хочется, чтобы на урок они приходили минимально осознанно, а не потому что им сказали «тащи сюда свое тело». Иногда дети из других школ настолько травмированы, что слово «урок» у них равняется слову «зло» или «унижение». Один парень не ходил на занятия год. Что я делал? Ничего. Он сам в какой-то момент начал интересоваться, почему чуваки все-таки ходят на математику. Пошел сам – вроде ничего, не бьют. На английском сидят, киношку смотрят. И так тоже начал ходить». На этот случай в школе есть особая должность, которая называется «друг». «Мы понимали, что для детей учителя могут быть «старперами». Может быть, мы с чем-то не справляемся. Может, детям нужно какие-то секреты рассказать, – говорит мне Дима. – На должность «друга» мы взяли двадцатилетних ребят, самому молодому другу – семнадцать». «Если представить это в виде семьи, то я – как старший брат», – объясняет мне суть работы «друг» Бен.
Как происходит, что наши дети рождаются любопытными и любознательными, но вдруг им исполняется семь лет, и родители говорят: «Им совершенно ничего не интересно»?
Всё услышанное мной лучше всего проявляется в расписании. Единственные «условно обязательные» предметы здесь только первые два часа. Дальше школьникам приходится выбирать. «Обрати внимание: трех-четырехлетним нужно сделать такой выбор дважды в день, – показывает Зицер на доску с разноцветными надписями, которая служит расписанием. – Я не могу одновременно пойти на шахматы и шитье, и такой выбор они могут делать каждый раз. В старших классах я уже должен выбирать на длительный период – пойти мне на русский, английский или на математику». В моей голове монолог Зицера почти заглушается возмущенными вопросами родителей: разве ребенок не должен получить обязательный набор знаний по всем предметам? «Это заблуждение, – говорит Зицер. – Так нас приучили родители. В этот момент они подспудно заявляют, что учение – зло. Что по определению мой ребенок не захочет идти на урок, если его не заставить. Это сумасшедший перевертыш, ведь на самом деле учеба – это клево. Ко мне однажды пришла мама и сказала: моего ребенка за год научили ненавидеть всё, что он до этого любил. Родителям в такие моменты тоже очень тяжело – они ищут «лекарство». А оно очень странное и парадоксальное: человек должен заново поверить, что он значим. Выйти с урока и убедиться, что в коридоре нет огромной детоловки. И поверить в это очень трудно».