Другая школа. Откуда берутся нормальные люди
Шрифт:
«Апельсин» – возможно, единственная в мире школа, где дети с первого класса проходят историю и физику. «Смотри, – говорит мне Дима, снимая с телефона чехол и разжимая ладонь. Чехол с громким хлопком падает на пол. – Нам с первых лет жизни интересно, почему так происходит. Почему же мы проходим закон гравитации только в седьмом классе?» Мне трудно представить себе физику для семилетних, но в этой школе постоянно ощущаешь столкновение того, чему тебя научили, с осознанием, что всё может быть иначе. Так, уроки истории в первом классе начались с изучения сказаний о рыцарях и принцессах. «Точно так же была придумана программа первого класса по физике, – говорит Зицер. – Учитель Саша пришел и спросил у детей: «У вас же есть дома всякие интересные для вас вещи, об устройстве которых вам наверняка хотелось узнать? Подумайте и расскажите об этом на следующем занятии». Так выяснилось, что одному мальчику интересно, как устроен водопроводный кран, другому – телевизор, третьему – микроволновка. Саша записал это всё – и получилась программа. В результате уже в конце первого класса дети знают, что такое сообщающиеся сосуды, что такое пиксели… К седьмому классу
На стене парламентского холла вынесено свежее постановление на обсуждение – «закон о гаджетах». Холл открытый. В «Апельсине» любой человек, даже не являющийся членом парламента, может прийти и предложить законопроект, а также принять участие в голосовании. «Парламент устроен так: от каждого класса, начиная с первого, закрытым голосованием выбираются два человека, – объясняет мне Дима. – Закон о гаджетах – тренд последней недели. Он довольно долго обсуждался в прошлом году. Это непростой вопрос: да или нет?» «Пользоваться телефонами на уроках или нет?» – честно пытаюсь я ухватить мысль. Зицер смотрит на меня с удивлением: «Нет, это само собой. Как не пользоваться? Мы в каком веке живем? У меня каждый урок литературы начинается с того, что я говорю: достали телефоны и нашли информацию про писателя. Нет, играть в компьютерные игры на переменах или нет. В прошлом году парламент принял прецедентный закон, что гаджетами в «Апельсине» можно пользоваться только в образовательных целях, пусть и в широком смысле слова: искать информацию, смотреть мультики, слушать музыку… Сейчас назначили референдум, и я думаю, что больше половины проголосует за.
В самых ожесточенных спорах внутри парламента выясняется, что школьники придумывают решения, до которых взрослым просто не додуматься. «В «Апельсине» есть комната, где дети могут спать, – говорит Зицер. – Учителя не знали что делать: на этаже очень шумно, а маленькие дети пытаются отдохнуть. Парламент загрузился по-взрослому. Ведь есть базисное право орать, если я не мешаю другим. А что делать, если я все-таки мешаю? Убрать третий этаж? И тогда дети сказали: давайте повесим шторки. Когда они открыты – мы понимаем, что никто не спит и все могут шуметь. Когда шторки закрыты – значит, в комнате спят дети. Учителя сомневались, и я, в общем, тоже не до конца верил в эту затею. Вот ты бежишь с конца коридора, неужели ты будешь смотреть на шторки? Парламент проголосовал. Шторки появились тут два месяца назад, и это решение работает на сто процентов. Довольно часто можно увидеть, как кто-то на бегу замолкает, словно на микшерном пульте убрали звук. Какое бы правило приняли взрослые? Правильно, «с двух до четырех – тишина на третьем этаже».
Через пару часов я увижу всё своими глазами: зазвучит «Хару мамбуру» от «Ногу свело!», и дети соберутся в холле для принятия решений. Дима старается присутствовать на всех заседаниях, которые со стороны похожи на ночной кошмар директора обычной школы: как бы ни складывалось обсуждение, последнее слово всегда остается за детьми. Зицер дает «пять» ученикам и озвучивает важную задачу: нужно выбрать министра по правам человека. Министров в «Апельсине» несколько, и каждого из них выбирают голосованием. «Пока у нас нет человека на этой должности, у нас очень многие – причем в основном взрослые, – хоть и не со зла, но нарушают права человека, – объясняет Зицер. – За последние дни было три ситуации, когда я открывал было рот, но затем вспоминал, что это дело парламента, а не мое». Дима просит детей привести пример нарушения прав, и среди наперебой предложенных вариантов лидирует «когда кто-то кого-то стукнет по лицу». «Это неприятный, но легкий пример, – соглашается Зицер. – Но если парламент не защищает права людей, то очень легко ввести всякие правила, которые куда опаснее. Например, что в столовой все должны молчать. Что нельзя бегать по коридорам. Нельзя выходить из класса во время урока». С каждым примером из реальной школьной жизни возмущение детей нарастает. На фразах «нельзя бегать по коридорам» и «нельзя выходить с урока» я вижу в глазах двенадцатилетней девочки слева от меня откровенный ужас и непонимание, как такое вообще возможно. «Вам трудно в это поверить, – заключает Дима. – Но мы все живые люди, и нам кажется, что жизнь станет намного легче, если мы введем больше правил». Заседание заканчивается голосованием. Два кандидата произносят речь – так, чтобы все собравшиеся убедились: они понимают, что стоит за этой серьезной должностью. Новым министром выбирают девочку Эмму, а я не могу не отметить про себя: мир был бы немного лучше, если бы взрослые министры по правам человека рассуждали так же, как эти дети.
Единственное место на территории «Апельсина», где есть правила, – это библиотека. «Я не фанат идеи, что все дети должны читать, но года три назад из-за одержимости родителей этой мыслью мне стало интересно: как сделать так, чтобы они заинтересовались чтением? – объясняет Зицер. – Первое, что мы сделали, – отменили уроки чтения. Потому что такой урок – ситуация унижения. «Он читает лучше», «продолжи после него», «Сиди и смотри в книгу» – всё это механизирует процесс. То есть, с одной стороны, я говорю, что чтение – это удовольствие. С другой – доказываю, что это мука. Второе правило – если человек идет в библиотеку, всем в «Апельсине» строго-настрого запрещено задавать ему вопросы. То есть приход сюда – это идеальная отмаза. И, наконец, третье правило». На этой фразе мы попадаем с Димой в открытое светлое помещение, больше напоминающее стильный коворкинг. Это и есть библиотека. «Здесь можно делать всё, что угодно, но заходить нужно с пустыми руками. Ну, разгадай зачем? – Дима выжидающе смотрит на меня. – Это простое структурирование. Если я зашел в библиотеку с айпадом, то, скорее всего, буду и дальше в нем сидеть. В «Апельсине» есть миллион мест, где я могу это сделать. Но если я пришел сюда без вещей, я могу заниматься всякой всячиной: болтать, читать, смотреть… Я вышел из круга, в котором находился. Правда, сейчас парламент принял довольно важную поправку, что я могу прийти в библиотеку с гаджетом и читать с телефона. Верная она или неверная, я все равно ничего не могу с ней сделать. Они ее приняли, я с ней согласен». «А как ты поступал, когда не был согласен?» – задаю я давно витающий в воздухе вопрос. «Так, как, мне кажется, должны поступать во всех парламентах мира, – отвечает Зицер. – Тратил огромное количество сил на то, чтобы их переубедить. После того как мне это не удавалось, я соглашался».
Изучая новые слова на английском, обозначающие состояние, Юля просит детей показать их на себе
«Show me black!» – говорит преподаватель Юля своим пятилетним ученикам, и дети тут же с радостными криками пускаются врассыпную в поисках черного цвета на полках, столах и собственной одежде. В этот же момент девочка делает «колесо», а мальчик заезжает в класс на кроссовках с колесиками. «Это empty!» – радостно несутся дети в сторону учителя с вещами в руках, на ходу объясняя друг другу значение слова «пустой».
«Чем больше точек соприкосновения с жизнью, чем больше ты понимаешь, зачем тебе это в жизни нужно, тем лучше, – говорит мне позднее Юля. – Нам в школе на физике нужно было брусок на крючок подвешивать. Я до сих пор не понимаю, зачем я тратила на это свои лучшие годы».
Вот он, ответственный момент работы на уроке
На другом уроке Рома, клоун-терапевт по профессии, сидит вместе с детьми на занятии, посвященном краскам. «Сейчас выбери, на уроке ты или нет, – советует он особенно расшалившемуся ребенку. – Ты можешь читать или пойти поиграть. Выбрал? Остаешься на уроке?» Ребенок уверенно кивает, а дальше зачарованно наблюдает за приглашенной девушкой Кристиной: она смешивает на стекле палитру и подробно рассказывает, из чего состоят разные краски. А потом предлагает попробовать создавать детям самим. Двадцать минут спустя я силой заставляю себя уйти: нет смысла врать самому себе – на таком уроке действительно хочется слушать.
Учителя в «Апельсине» на самом деле могут вмешаться в жизнь детей, но лишь в одном случае: если ситуация действительно угрожает здоровью. Вот только удивительный парадокс в том, что полная свобода рождает ту самую самостоятельность и ответственность, которую многие родители безуспешно пытаются насильно привить своим детям. «Посмотри вокруг. Ты же не скажешь, что они не ведут себя как дети?» – спрашивает меня Дима. Трудно ответить «нет», когда в этот момент рядом с тобой мальчик прыгает вниз с деревянного лабиринта прямо в центре школьного коридора. «Они с трехлетнего возраста учатся сигнальной системе, говорить «мне неприятно то, что ты делаешь». К нам приезжали учителя, уверенные, что свобода рождает высокий уровень агрессии. Но на самом деле всё наоборот. Нет причин для агрессии, если мы сами не создаем эту причину. Когда я зажат, когда меня держат за горло – я учу хватать за горло других, – говорит Зицер. – Вот, Женя прыгнул только что сверху – я мог бы это запретить, но у меня уже этот рефлекс не срабатывает. Потому что это говорит мой собственный страх. Что я должен сделать как учитель, как директор? Сделать все поверхности мягкими, чтобы он не разбил себе голову. А дальше – дыши глубоко, Дима».
Удивительный парадокс в том, что полная свобода рождает ту самую самостоятельность и ответственность, которую многие родители безуспешно пытаются насильно привить своим детям
Точно так же в «Апельсине» существует «ядро» – специально для родителей, обеспокоенных получением знаний «в соответствии со школьной программой». «Ядро» – это минимум, который они должны знать, если бы учились в обычной школе, – объясняет мне Бен. – У нас это больше похоже на университет. Даже если ты выбрал не ходить на уроки, «ядро» тебе все равно необходимо. Например, в пятом классе школьники обязательно должны знать дроби. Главная сложность – сохранить при этом все наши принципы гуманизма». Контрольные работы в школе так и называются – «ядерные». И дети их, к слову, очень любят – потому что не получают за них оценки (домашних заданий в школе тоже нет). «Почему нет оценок, понятно? – спрашивает меня Дима. – Отметки нужны для того, чтобы максимально превратить тебя из получающего обратную связь человека в чучело. С их помощью я тебя очень жестко структурирую. Я буду манипулировать людьми, которые по определению должны быть на твоей стороне – твоими родителями. Получу в распоряжение жесточайшие инструменты для того, чтобы заменить твою мотивацию – у тебя не будет другой цели, кроме желания получить пятерку. Оценочную систему довольно легко проверить на примере секса. Поставьте друг другу за него оценки, что из этого получится? Очень быстрый конец отношений».
В тот день я застану то, что происходит в школе один раз в год: дети с первого по третий класс ведут уроки сами, на интересные для них темы. Простая мысль: позволь детям учиться с помощью того, что им нравится, и школа для них никогда не будет ненавистным временем, которое нужно перетерпеть. «Битбокс появился от слов «бит» и «бокс», – рассказывает мальчик Бену во время подготовки к своему выступлению, а на экране возникает фото Фифти Сента. «Смотри, ты задал тему, теперь переходи к истории», – направляет его Бен. Я пройду по всем урокам, наблюдая за реакцией родителей и учителей.