Другая школа. Откуда берутся нормальные люди
Шрифт:
Школа «Апельсин». Открытый урок
В каждом классе это будет маленькое шоу: все предположения и высказанные идеи встречаются слушателями одобрительно и без осуждения. Дети не остаются в долгу: они не стесняются рассказывать и отвечать на вопросы о самых интересных заповедниках, истории игрушек или о том, как правильно искать информацию в Интернете. Избранный на моих глазах министр по правам человека Эмма проводит целую лекцию о медитации.
И в этот момент я понимаю, что имел в виду Дима Зицер, говоря о том, что любви к своему ребенку недостаточно. Удивительные вещи случаются в тот момент, когда ты даешь ему почувствовать себя значимым и перестаешь относиться к нему с высоты своего колоссального жизненного опыта. В «Апельсине» дети с учителями на «ты», они могут сказать директору «подожди, Дима» – и всё,
«Мне повезло, что я прекрасно помню свое детство, – говорит мне позже Дима. – Спокойно: у меня были очень хорошие родители. Но момент бесправия, который в нем существует, когда тебя бесплатно может любой человек повоспитывать, – это жесть. Почему ты кричишь? Почему у тебя развязаны шнурки? Куда ты пошел? Дискриминация входит в тебя, и в какой-то момент ты сам начинаешь жить, следуя этой модели. Это словно комплекс жертвы насилия, когда начинает казаться, что всё происходящее правильно, что так и должно всё работать. Что действительно сразу после школы нужно поступать в университет и обязательно сдать ЕГЭ. Пересдать через год? Нет, не пойдет. Ты не будешь считаться успешным».
Увидев Зицера впервые, я подумал, что каждому подростку нужно встретить такого человека: который докажет, что мир не против тебя, а взрослые все-таки могут тебя понять. Но после дня в его школе я понял, что Зицер не меньше необходим родителям: возможно, именно поэтому они окружают его в конце дня, советуясь не как с директором, а как с человеком, который поможет найти общий язык с их детьми. «Самая интересная тема на свете – исследовать себя и мир вокруг, – говорит мне Дима напоследок. – Школа должна предоставлять нам инструменты для этого, а учитель – быть дирижером процесса, создавать рамки. Дальше дети справятся сами». Ты поневоле веришь, что «учитель – самая прекрасная профессия на свете», когда это говорит человек, который явно получает от этой работы кайф. В конце концов, как обычно говорит сам Зицер: «Ничего не зажигает лучше, чем пример страстной жизни».
Глава 3
Шах и мат традиционной школе
Он не просто учит детей тому, как жить в этом мире, а показывает, как можно этот мир менять. И делает это с помощью… шахмат.
«Если знаешь, как работать с детьми, то можешь их заразить любовью к жизни», – говорит мне Зураб. В 18 лет он собирался стать врачом – как и его отец. «Я отучился в медицинском училище, поработав в непростом отделении, где многие люди умирали, – рассказывает мне Зураб. – В такие моменты понимаешь свою ограниченность в возможности помочь другому человеку». Так из врача Зураб перешел в психологи – и в общем-то до сих пор остается скорее им, чем учителем в традиционном понимании этого слова. «Начиная с тринадцати лет у меня было очень много вопросов к инаковости: что значит «быть другим»? – рассказывает Зураб. – В девяностые годы я жил в Подмосковье, у меня рано погиб отец, и для всех я был грузинским ребенком. В Грузии же я всегда был «русским». Всё это не позволяло полностью идентифицировать себя ни с кем из окружающих. Но если раньше мне это доставляло дискомфорт, то сейчас наоборот – мне от этого хорошо. Это как знание нескольких языков: когда ты говоришь на одном, ты живешь в его рамках. Но когда знаешь уже два языка, ты можешь их сравнивать между собой и видеть преимущества и ограничения каждого из них».
Учитель, который не собирался им быть
Одна австралийская учительница однажды сказала мне: «Преподавателями становятся по двум причинам: либо у тебя был учитель, который тебя вдохновил и ты захотел стать похожим на него. Либо ты ненавидел школу и стал учителем, которого у тебя никогда не было». Зураб – человек без всяких скидок уникальный: у него был опыт и с теми, и с другими преподавателями. Еще в школе у него обнаружилась дисграфия: «По сути, я до сих пор не могу нормально писать». В первом классе бланк для городской контрольной Зураб переписывал пятнадцать раз, по полтора часа проводя на продленке. «Всю жизнь в образовательных учреждениях мне объясняли, что я не отличаюсь умом и сообразительностью, к тому же весьма ленив, – рассказывает Зураб. – Как это обычно происходит? Тебе объясняют, кто ты такой, и если ты сильный и крепкий, то ты можешь с этим бороться. А можешь смириться». Зураб был из последней категории: до момента поступления в вуз он вполне сознательно верил в то, что он «очень плохой человек». «В институте я увидел, что есть другие технологии, – рассказывает мне Зураб. – Что нужно просто чуть больше ресурсов для образования людей, для организации учебного пространства и времени. Меня это очень сильно воодушевило. Папа всегда говорил, что люди не меняются, но это не так. Просто нам нужны какие-то опоры. Это как строительные леса вокруг здания. Мы строим каркас здания и заливаем бетон. После того как бетон засох, эти леса можно убрать. То же самое с человеком: мы создаем каркас для «бетона» – навыка. Будь это правильное произношение на английском, игра на скрипке… или игра в шахматы». Это понимание совпало с тем, что в одном из московских детских центров Зураб получил неожиданное приглашение стать учителем самому. «Я учил брата жены играть в шахматы и, опираясь на этот опыт, стал преподавать в детском центре», – рассказывает он.
Как любила говорить героиня одного из самых популярных сериалов в мире, «и вот тут мне стало понятно». Возможно, именно тот факт, что Зураб не собирался быть преподавателем, и стало в итоге его преимуществом: благодаря пережитому опыту он видит то, что обычно упускают из виду учителя. «Этот вопрос инаковости больше всего помогает мне в педагогике, потому что я понимаю: каждый из нас другой по отношению ко всем остальным», – говорит Зураб.
Шахматы, которых вы еще не видели
В качестве второго игрока-добровольца на нашей встрече выступает сын Зураба Марк. Мгеладзе расставляет фигуры на доске и достает пластилин. Никаких Е2–Е4, первая игра на доске – прятки. Шахматы для Зураба – только инструменты для того, чтобы объяснить некоторые вещи за пределами игры.
Зураб отвечает на мой вопрос, для чего фигурам нужен пластилин, а на доске – кружки
«Что должен сделать хороший учитель? Передать стремление жить своим ученикам, – говорит Зураб. – Если я люблю шахматы, это не значит, что мой ученик тоже должен их любить. Учитель должен показать другому человеку, что жизнь – это клёво, что в ней можно найти что-то интересное. Для чего школа появилась изначально? Для подготовки к работе на заводах и фабриках, куда люди стремились из-за стабильного дохода. И до сих пор в школе всё напоминает фабрику или армию. Оттуда же идет эта механизация: линейка, начальство, подряды, бригадир, система оценки. Я очень люблю говорить с родителями о том, что само по себе «детство» – если мы не говорим об аристократии – появилось сравнительно недавно. В викторианской Англии большинство пятилетних детей работали в шахтах, а шестилетние и семилетние работали все. Детства не было. Сейчас изменилась не только продолжительность жизни, но и ее качество. Для чего теперь нужна школа? Для того, чтобы я мог стать лучше, чтобы потом мне было хорошо жить. Учитель обладает технологиями, которые помогают тебе развернуть твои качества и навыки».
Сейчас школа и учителя такие, потому что у общества нет никакого сформулированного к ним запроса. Мы не тратим ни времени, ни сил, чтобы собраться и решить, что сделать с педагогикой
Правда, Зураб абсолютно не согласен, что школы по-прежнему похожи на фабрики из-за вероломства «плохих учителей». «Вот люди однажды собрались и решили: «В кафе и ресторанах больше не курим». Появился соответствующий закон, и многим стало от этого уютнее, – объясняет Зураб. – Сейчас школа и учителя такие, потому что у общества нет никакого сформулированного к ним запроса. Мы не тратим ни времени, ни сил, чтобы собраться и решить, что сделать с педагогикой, потому что многие другие вопросы социальной сферы требуют от нас ответа. Внутри нас этот запрос есть, но он не высказан, и мы не в полной мере готовы о нем договариваться».
Для меня главный талант Зураба в том, что во время урока и учитель и ученик прекрасно понимают, зачем в эту самую секунду они разыгрывают шахматную партию. Даже рассказывая о своей работе, Зураб говорит, что ценность не в том, чтобы научить детей, а в том, чтобы за короткий прожитый вместе миг они оба почувствовали обогащение навыками. «Мы друг другу ничего не должны, нам просто приятно вместе что-то узнавать» – философия укладывается в одну строчку. «Дай ребенку велосипед, пойди с ним в парк – и он будет долго с удовольствием кататься. Отведи его вместе с парой других детей на площадку – и они будут там целый день бегать. Но приведи ребенка на урок физкультуры – и он тут же устанет. Потому что это происходит вопреки его воле, – объясняет Зураб. – Получается, учителю нужно включать свою эмоциональную сферу. Что это значит? Ребенок должен видеть, что тебе прямо здесь и сейчас интересно и важно то, что ты делаешь. Люди заражаются друг от друга, такие уж мы существа». «Микробами!» – радостно резюмирует Марк. «И микробами, кстати, тоже, – невозмутимо продолжает Зураб. – Общий иммунитет, по сути, тот же эмоциональный фон. Как мы передаем технологические знания, так передаем и эмоции. На уроке в какие-то моменты ты можешь сделать «горящий глаз», потому что тебе это действительно важно. А в какие-то – чисто технологически, как актер».