Другая
Шрифт:
Если бы рядом был его приятель Николай, Алексей, без сомнения, обратился бы за помощью к нему, но тот после отъезда в Париж словно в воду канул – писем от него пока не было. Ничего не было и от Лидии. Алексей заезжал в ее имение в Шеферовку в надежде получить адрес хозяйки в Париже, но так и не смог добиться встречи с управляющим, который из-за болезни никого не принимал, по словам встретившего молодого офицера неприветливого здорового детины, которого, кажется, звали Захар, когда-то передавшего ему то самое прощальное письмо, никто больше адреса ее не знает.
Алексей за своими грустными мыслями не заметил, как в гостиную спустилась Натали. Вскочил, приветствуя ее:
– Доброго вечера, Наталья Александровна.
– И вам, Алексей Федорович. ПапА сегодня задерживается по делам, Вы ведь к нему?
– Да, я по делу. Наталья Александровна, подскажите, пожалуйста, может, Вам писала из Парижа ваша подруга Лидия Ивановна? У Вас есть ее адрес?
– Увы, нет. На днях пришло пару строк от Николя, он пишет, что у него все хорошо, но подробностями нас не балует. Наверное, и ему, и Лидди есть чем там заняться. Ах, как бы я хотела увидеть Париж…
– Всенепременнейше увидите, у Вас точно все впереди.
Наталья видела, как искренне расстроен Алексей, и ей захотелось хоть как то его поддержать.
– Обожаю говорить по французски. А какие у них романсы! Хотите послушать? – неожиданно предложила она.
– С превеликим удовольствием. Натали мягко подошла к роялю, грациозно села за него.
Полившаяся с ее пальцев грустная и одновременно светлая мелодия была так созвучна невеселому настроению Алексея. Проникновенным, чистым голосом девушка пела о любви. От этой песни хотелось одновременно парить в небесах и горько рыдать, настолько она затрагивала самые тонкие струны его души.
– Великолепно, Наталья Александровна, это просто великолепно! – искренне восхитился Алексей.
– Благодарю Вас… А Вы знаете, Алексей Федорович – у нас в следующее воскресенье состоится вечер романсов, я тоже буду там петь. Вы ведь придёте?
– Да, безусловно, в выходные я приеду из Киева.
В тот вечер Алексей Косач уезжал от Дорошенко не только с векселем на нужную ему сумму от Александра Васильевича, но и с непонятным волнением в душе от песен его дочери Натали.
14.
В Париже все настойчивей заявляла о своих правах зима, но не привычная русская зима с морозом и сугробами снега, нет, здешняя зима была более мягкой, легкий снежок едва припорошивал парижские улицы, но частым гостем был холодный порывистый ветер.
Кутаясь в меховую накидку, Лидди спешила как можно скорее добраться из дома до экипажа, опаздывая на учебу. От сильного порыва ветра дверь парадного распахнулась, и она едва не сбила с ног молодого человека…
– Раrdonnez-moi, – смущённо извинилась Лидия, но, столкнувшись с ним взглядом, опешила – перед ней стоял все тот же синеглазый незнакомец.
– Ничего не могу с собой поделать – все время хочется ещё раз Вас увидеть, – ответил молодой человек по французски.
Судя по говору, этот язык был для него родным.
– Вы следили за мной? – девушка хотела возмутиться, но ей неожиданно сделалось весело. – Вы рисковали быть сильно травмированным.
– Когда травмировано сердце, остальное уже не так важно… Меня зовут Андре, я – художник. Стоило мне только один раз Вас увидеть, как я понял, что мне не имеет смысла жить, если я не напишу Ваш портрет, – слова его звучали так эмоционально, что Лидия смягчилась.
– Что ж, звучит заманчиво… – Так я могу надеяться на то, что Вы согласитесь мне позировать?
– Знаете, Андре, сейчас я очень спешу на занятия, но… Давайте поговорим об этом вечером? Приходите сюда в семь.
Лидия ехала в экипаже, и чувствовала, как впервые с момента приезда в Париж у нее становится теплее на сердце. Незнакомец оказался совершенно не тем, за кого она его принимала, но, что ни делается – все к лучшему.
*****
Вечером того же дня Лидди и ее новый знакомый сидели в маленькой кофейне. Андре галантно целовал красавице руки, засыпал комплиментами, называя ее северной королевой… Как ни странно, общаться с ним оказалось легко и непринужденно, и она, особо не упираясь, согласилась позировать художнику для написания ее портрета.
В маленькой, но светлой мастерской, расположенной на чердаке старого дома на Момартре, царил настоящий художественный беспорядок – везде были разложены законченные, полузаконченные и едва начатые работы.
Вот Андре повернул к ней холст, и Лидия ахнула – с него смотрели ее собственные глаза, и сколько же в них было вселенской грусти!..
– Я написал это, когда впервые Вас увидел, этот образ холодной королевы преследовал меня, – Лидия не могла не улыбнуться на эти слова, – тогда меня восхитила эта печаль, а теперь я понимаю, что радостной и счастливой королева выглядит гораздо лучше. Я готов все сделать, чтобы она чаще улыбалась…
Она сама не поняла, как минуты, которые собиралась изначально провести в его мастерской, незаметно превратились в часы. Время словно останавливалось здесь, под гипнотическим взглядом ярко-синих глаз.
Молодой художник Андре как то незаметно стал частым гостем в ее доме, его попытки заботиться о ней казались Лидди такими трогательными и милыми. Он приносил ещё теплые круассаны к завтраку, с которыми они вместе пили кофе. Молодые люди теперь часто гуляли вместе по Елисейским полям, по Монмартру, поднимались на колокольню знаменитого Нотр-Дама. Наконец то Лидди почувствовала романтику этого великолепного города, который недаром называют городом любви.
Она покупала его работы одну за другой, и стоило ли удивляться, что одним портретом дело не закончилось. Да и сами портреты становились все более смелыми по содержанию, обычно целомудренной Лидии вскоре почему-то уже не казалось зазорным позировать художнику в откровенных нарядах, и это пробуждало в ней неведомые ранее смелые фантазии, и кто знает, насколько они были близки к исполнению… Нравы жителей французской столицы однозначно были на порядок свободнее, чем на родине.
Одновременно как то сам по себе "оттаял" характер всегда такой замкнутой, холодной девушки – теперь она не отказывалась повеселиться с однокурсниками, часто посещала здешние балы, театры, не на шутку заинтересовалась местной модой, причёсками, даже, следуя ей, курила сигареты с изящным дамским мундштуком, а в студенческой компании все чаще слышали ее мелодичный смех.